Эти воспоминания дополняются воспоминаниями его сверстника Бэруэлля, впоследствии тоже прикосновенного к литературе: "Мои воспоминания об Эдгаре По рисуют его полумальчиком, росту, приблизительно, пять футов три дюйма, несколько кривоногим, но отнюдь не мускулистым или способным к физическим упражнениям. Лицо у него было женственное, с тонкочеткими чертами, глаза темные, влажно блестящие и выразительные. Одевался он хорошо и чисто. Он был очень привлекательным товарищем, веселым и прямодушным, а исполненная разнообразия предварительная жизнь дала ему знание людей и познакомила его с картинами, которые были новы для простодушных провинциалов, в чью среду он попал. Но чем он производил наибольшее впечатление на товарищей, это своими замечательными достижениями в области классических языков". Говоря об аналитических способностях Эдгара По, Бэруэлль наивно прибавляет: "Среди наиболее выдающихся даней этим экстраординарным силам анализа и метафизического рассуждения, может быть замечено, что Жюль Берн в одной из своих повестей называет Эдгара По самым способным аналитическим писателем современности и для расшифрования криптографической тайны в своем собственном повествовании применяет математический метод "Золотого жука". Похвала Жюля Верна, конечно, может быть приятной, но вполне справедливо вопросить, существовал ли бы вообще Жюль Берн, если бы ранее его не существовал Эдгар По, и существовал ли бы, скажем вскользь, столь прославленный Уэльс, — оба прямые ученики и подражатели американского гения.

Джон Уиллис, товарищ Эдгара По по университету, в своих воспоминаниях говорит, что у него было много благородных качеств и больше гения и гораздо больше разнообразия таланта, чем у кого-либо из тех, кого ему приходилось встречать в жизни. "Характер у него, — прибавляет Уиллис, — был скорее сдержанный, у него было мало близких друзей". Другой товарищ по университету, Томас Боллинг, говорит об Эдгаре По: "Я был знаком с ним в его юные дни, но это, приблизительно, все. Мое впечатление было и есть, что никто не мог бы сказать, что он знал его. У него было меланхолическое лицо всегда, и даже улыбка — потому что я не припомню, чтобы на моих глазах он когда-нибудь смеялся — казалась вынужденной. Когда он принимал участие вместе с другими в атлетических упражнениях, причем он превосходил всех способностью вспрыгнуть высоко или прыгнуть далеко, По, все с тем же самым, всегда грустным, лицом, участвуя в том, что было забава для других, казалось, скорее выполнял задачу, чем развлекался. Однажды, бежа по слегка наклонной плоскости, он прыгнул на двадцать футов, что было более, чем могли бы сделать другие, хотя некоторые достигали девятнадцати футов". Пауэлль говорил в своих "Американских авторах", что у По была привычка покрывать стены своей спальни набросками углем; Уиллис утверждает, что у него был рисовальный талант, и что стены его студенческой комнаты были сплошь покрыты карандашными рисунками. Боллинг вспоминает, что, когда он однажды разговаривал со своим эксцентричным товарищем, Эдгар По продолжал делать какой-то набросок карандашом, как будто он писал, и когда гость, шутя, воззвал к вежливости, Эдгар По ответил, что он весь внимание, и доказал это своими замечаниями, касательно же кажущегося недостатка вежливости, сказал, что он пытался разделить свой ум — продолжать разговор и в то же самое время писать что-нибудь разумное о предмете совершенно различном. Боллинг несколько раз уловлял его в этих попытках мыслительного деления, и он говорит, что стихи, возникавшие в подобных условиях, бывали срифмованы вполне хорошо.