— Почт за счастье быть вам полезным чем только могу.

— Значит, уговорились?

— Безусловно.

— Сама не знаю, чего это я, — сказала миссис Гэтлтон дочерям, когда они, собравшись вечером у камелька, повторяли свои роли, — но мне ужасно неприятно, что миссис Джозеф Портер будет у нас в четверг. Я уверена, что она что-то замышляет.

— Ну, нас-то ей не удастся выставить в смешном свете, — высокомерно заявил мистер Семпрониус Гэтлтон.

Долгожданный четверг настал в положенное время, и, как глубокомысленно заметил мистер Гэтлтон-старший, «не принес с собой сколько-нибудь серьезных разочарований». Правда, еще не было полной уверенности в том, что Кассио удастся когда-нибудь натянуть на себя костюм, который ему прислали из костюмерной. Оставалось также неясным, достаточно ли оправилась после инфлюэнцы примадонна, чтобы выйти на сцену. Мистер Харлей, он же Мазаньелло, слегка занемог и охрип после того, как проглотил несметное количество лимонов и леденцов, чтобы голос лучше звучал, а обе флейты и виолончель не явились вовсе, отговорившись жестокой простудой. Ну и что за беда? Зрители приняли приглашение все до единого. Актеры знали свои роли, костюмы сверкали, расшитые блестками и мишурой, а белые плюмажи были чудо как хороши; мистер Эванс падал до тех пор, пока не достиг совершенства, покрывшись синяками с головы до пят; Яго заверял всех, что в сцене убийства он произведет «потрясающий эффект». Глухой джентльмен, игравший самоучкой на флейте, любезно предложил прихватить свой инструмент, что не могло не послужить весьма ценным дополнением к оркестру. Игра мисс Дженкинс на фортепьяно, как известно, всегда вызывала бурю восторга, значит, тут опасаться было нечего, а мистеру Кейну не впервой было разыгрывать с ней дуэты на скрипке. Что до мистера Брауна, который великодушно согласился привести свою виолончель, когда его об этом попросили за час до спектакля, то никто не сомневался, что он отлично справится с делом.

Пробило семь, и прибыли зрители. Избранное общество Клэпема и его окрестностей быстро заполняло театральную залу. Здесь были Смиты и Габбинсы, Никсоны, Диксоны и Хиксоны, и еще другие люди с самыми различными фамилиями; были два олдермена и один будущий шериф; был сэр Томас Глампер, в прошлое царствование получивший титул за то, что преподнес его величеству адрес по случаю спасения кого-то от чего-то, и, наконец, хотя, быть может, с них-то и следовало начать, — в третьем ряду посредине восседали миссис Джозеф Портер и дядюшка Том, причем миссис Портер развлекала дядюшку Тома, рассказывая ему разные забавные истории, а дядюшка Том развлекал всех остальных, хохоча во все горло.

В восемь часов, минута в минуту, прозвенел колокольчик суфлера «динь-динь-динь!» — и в оркестре загремела увертюра из «Людей Прометея». Пианистка с похвальным упорством барабанила по клавишам, а по временам вступала и виолончель и «звучала вполне сносно, принимая во внимание…» Однако незадачливый флейтист, взявшийся играть свою партию с листа, вынужден был на горьком опыте убедиться, что старую пословицу можно перекроить на новый лад: «с глаз долой — пиши пропало». Его посадили так далеко от пюпитра с нотами, что, будучи крайне близорук, он ничего не видел и потому делал что мог, то есть изредка подыгрывал на флейте — и всегда невпопад, чем изрядно метал остальным музыкантам. Впрочем, надо отдать ему справедливость — он проделывал это с большим блеском. В общем, увертюра в исполнении этих музыкантов чем-то очень напоминала скачки. Фортепьяно обогнало всех на несколько тактов, второй пришла виолончель, оставив далеко позади бедняжку-флейту, которая никак не могла угомониться, так как глухой джентльмен дудел себе и дудел, совершенно не подозревая, что делает что-то не то, и был крайне поражен, увидав, что зрители аплодируют и увертюра, стало быть, окончена.