3.

Когда мы описывали условия, которые на основании нашего опыта являются решающими для того, чтобы под воздействием психической травмы сформировались истеричные феномены, уже тогда мы вынуждены были сказать о анормальных состояниях сознания, в которых возникают такие патогенные представления. Мы также должны были сделать особый акцент на том, что воспоминание о воздействовавшей психической травме происходило не посредством привычной для всех нас памяти, а на основе памяти, обнаруживавшейся у больного в гипнотическом состоянии. Чем больше мы занимались этим феноменом, тем прочнее становилось наше убеждение, что то расщепление сознания, которое столь сильно поражает нас в известных классических случаях как double conscience (двойное сознание), в рудиментарной форме можно обнаружить при любой форме «большой» истерии14[i]. Cклонность к такой диссоциации, а этим и к появлению анормальных состояний сознания, которые мы хотели бы назвать “гипноидными”, является основным феноменом, присущим истеричному неврозу. В этом взгляде мы полностью совпадаем с Бине и Жане, о чьих необычайно интересных находках в работе с пациентами с анестезией (потерей кожной чувствительности) мы впрочем пока недостаточно хорошо осведомлены.

Итак, часто высказываемой фразе “гипноз является навязанной истерией” мы хотели бы противопоставить другую: фундаментом и условием появления истерии является существование особых гипноидных состояний. При всех имеющихся здесь различиях, в одном пункте гипноидные состояния имеют общее , причём не только между собой, но и с гипнозом. Появляющиеся и тут, и там психические представления отличаются очень большой интенсивностью, и не смотря на это их характеризует полное отсутствие каких-либо ассоциативных связей с остальным материалом, доступным для состояния сознания. А между самими собой гипноидные состояния образуют ассоциативные цепочки, фактическое содержание которых отличается различной степенью психической структурированности. В остальном же природа этих состояний и величина их отдалённости от остальных сознательных процессов варьирует подобно тому, как это обнаруживается в гипнозе, состояния которого простираются от легкой степени сонливости до сомнамбулизма, от безупречно точной работы памяти до полной амнезии.

Если такие гипноидные состояния существовали у больного ещё до появления заболевания, то они становились почвой, на которой аффект поселяет патогенное воспоминание со всеми своими соматическими эквивалентами в виде симптомов болезни. Такое легко обнаружить в случае истерии с наследственной предрасположенностью. Но наши наблюдения однозначно говорят о том, что тяжёлая психическая травма (также, как при травматическом неврозе), сопряжённая с большой борьбой больного, подавляющего эмоциональную разрядку (например, не реализующего появившееся у него сексуальное желание), может и у обычно здоровых людей вызвать расщепление определенных групп представлений; как раз это-то и является психическим механизмом истерии, вызванной травмирующими переживаниями. Между экстремальными полюсами обеих этих форм необходимо допустить существование целого ряда промежуточных звеньев, в рамках которого дополняя друг друга варьируют склонность к диссоциациям соответствующего индивида и величина аффекта, пережитого им при травме.

Ничего нового по поводу того, чем вызываются гипноидные состояния, предрасполагающие к психическому заболеванию, мы сказать не можем. Как мы и предполагали раньше, чаще всего они появляются, причём даже у здоровых людей, в столь частых «снах наяву», огромное количество поводов для которых даёт, например, увлечение женщин рукоделием. Вопрос о том, почему «патологические ассоциации», которые появляются в таких состояниях, отличаются очень большой стойкостью и оказывают намного более сильное влияние на соматические процессы, чем те, которое мы привыкли ожидать от наших сознательных психических представлений, вообще, совпадает с проблемой действенности гипнотической суггестии.