– Нет, я этого не сделаю! – мягко перебил его Чешнев, – вы гость здесь, и ваша личность должна быть неприкосновенна.

– Ah, bravo! oui, c’est ça! это урок! Leçon bien méritée!1 – пробежал тихий говор за столом. Кряков поглядывал кругом и слушал этот говор как-то равнодушно.

– Дайте же мне вашу руку! – прибавил Чешнев, протягивая свою.

– Извольте! – сказал Кряков и подал руку.

– Но, оставляя личность в стороне, я не могу молчать пред псевдолиберализмом, ноты которого, извините, звучали в ваших речах. Этот псевдолиберализм точит корни того истинного либерализма, который один ведет к прогрессу. Он избрал своим девизом разрушение гражданственности, цивилизации, он не останавливается ни перед какими средствами – даже пожарами, убийствами… и не знает сам, чего хотеть, и мчится… куда? – задумчиво спросил как будто самого себя Чешнев, поникая головою.

176

– Вот, вот – да, это самое! Что я, давеча, не правду говорил? – вдруг прорек Красноперов.

– Тш… – сделал ему Сухов. Кряков усмехнулся.

– Уж об этом говорили-говорили, писали-писали, а нам все неймется! – сказал он.

– Он еще смеется, каков молодец! – шептал Красноперов соседям, – как будто не его дело! Нет, вы отвечайте, куда он мчится, этот ваш либерализм? – прибавил старик громко.

– Почем я знаю, куда! – сказал Кряков. – Пусть решит наш мудрец! – Он указал на Чешнева.

– Почем я знаю – куда, – повторил Чешнев, – это верно! это один возможный, искренний ответ псевдолиберализма! А он мчится мало-помалу к той бездне, – заключил он, – от которой, умирая, отвернулся и Герцен и куда отчаянно бросился маниак Бакунин, увлекая за собой Панургово стадо…

– Браво! браво! – закричали многие, гремя тарелками, звеня стаканами.

– Ну, я туда вас не зову, – сказал Кряков и опять засмеялся.

Засмеялся и студент.

– Правда, Митя? ведь я не такой? – прибавил Кряков.

– Ну, наслушались мы сегодня и новой и старой мудрости, – сказал Сухов своим соседям, – каково-то спать будем? – А все-таки весело, превесело здесь! – заключил он.

– Да, весело, – сказал тихо Уранов, – только как мне придется разделываться? Вон Чешнев, и тот взволнован, Иван Петрович оскорблен, Лилина сконфужена, и все озадачены! Митя один только в ус себе не дует; ужо вымою я ему голову! А теперь надо как-нибудь загладить дурное впечатление!

– Вы что-то хотели еще сказать о нынешнем чтении, Дмитрий Иванович? – обратился он к Чешневу.

– Я хотел напомнить, – отвечал Чешнев, – как наш автор выразил живо, рельефно и патриотизм и чувство долга, в одной картине…

– «Рельефно»! «шовинист»! как еще? «сикофант»? – шептал генерал Сухову, – в ушах даже звенит.

– Я говорю об описании маневров, – продолжал Чешнев,

177

– со стороны посмотреть – кажется, пожалуй, монотонно; но автор поставил читателя в средину картины, слил его с строем этих русских душ, сердец, – и вы чувствуете себя единицею какой-то великой моральной и физической силы, и в каждом солдате, офицере, генерале видите родного брата, друга, самого себя!

– Величественная картина! – подтвердил профессор.

– Да, эффектная! – заметил редактор, – но в романе она кажется несколько официальною… натянутою…

– Грандиозная! – сказал Уранов, – воля ваша!

– Грандиозная казарма! – решил Кряков.