— Тебе всегда кажется, что все можно уладить, стоит только показать себя покладистым и любезным!

— Пусть так. Я еще раз признаю свою вину. И все же, захоти он меня выслушать… Но он довел меня до крайности. И я потерял голову. Он так злобно глядел на меня!… Я ему пригрозил. Он попытался позвать на помощь. Я сдавил ему шею… и вдруг увидел, что он мертв… Потом, конечно, я должен был тебе признаться… сразу же… Но я не посмел… А чем дальше, тем невозможнее становилось для меня заговорить.

— Почему?

— Я бы тебе опротивел. Я и так уже опротивел самому себе.

— Еще немного кофе?

Она таким мягким движением наполнила две чашки, что между ними возродилась крупица былого доверия.

— Там, у Мелио, — сказала она, — я поняла, что это ты… Сам подумай, кто еще мог бы… Когда мы вернулись домой, я тебя расспрашивала… Вспомни.

— Ты хотела, чтобы я себя обвинил?

— Да. Я хотела, чтобы ты сказал правду. Она была не слишком красива, но именно поэтому…

Лепра зарылся глубже в подушку.

— Пойми меня, — прошептал он. — Я хотел нас спасти.

— Не о том речь. Ты должен был мне доверять… Я, я бы приняла решение.

— Пусть так, — сказал он, — допустим. Не станем ссориться… Я вел себя неправильно, поскольку тебе, я вижу, хочется, чтобы я был не прав… Но ты по крайней мере могла избавить нас от этой жуткой недели.

— Я ждала.

— Ты выслеживала меня. Тебе надо было, чтобы я упал перед тобой на колени. По-твоему, я недостаточно страдал. До тебя все еще не доходит, что дело Мелио касается меня одного.

Ева встала и отдернула занавески. Они увидели друг друга: он, растрепанный, похудевший, мертвенно-бледный, она без косметики, под глазами мешки, губы бескровные. Такова была первая минута их настоящей близости.

— Это касается меня, — сказала она, — потому что арестуют меня.

— Чепуха! — буркнул Лепра.

Он нагнулся, надел ботинки, поискал расческу.

— Чепуха, потому что никакого письма не было. Теперь я в этом совершенно уверен… Твой муж не способен был так поступить!

— Много ты об этом знаешь!

— Может, и немного… Но у меня было несколько дней на раздумье. И вернулся я для того, чтобы ты перестала бояться.

— Спасибо, — сухо сказала Ева. — Но я не боюсь. Я обо всем распорядилась. Чемодан уложен. Может, ты заметил его в прихожей.

В их голосах звучало раздражение. Чтобы говорить друг другу «ты», им приходилось делать над собой усилие, в этом обращении появилось что-то принужденное, как бы наигранное. Ева вошла в ванную комнату. Лепра обращался к открытой двери.

— Говорю тебе, никакого письма не было. В противном случае мы нашли бы его у Мелио.

— Тогда почему ты скрывался эти четыре дня?

— Послушай, — сказал в отчаянии Лепра. — Не переиначивай все. Пойми. Я не скрывался… Я ездил в Бельгию.

— Зачем?

— И ты еще спрашиваешь!… Тебе неизвестно, что такое ревность?..

— Бедняжка!

— Ох, прошу тебя.

Ева появилась на пороге ванной, держа в руках щетку для волос.

— Ну да, бедняжка! Ты, стало быть, считаешь меня идиоткой? Ты уехал, потому что я тебе надоела… А надоела я тебе с того самого вечера у Мелио, все очень просто.

Она повернулась к зеркалу и, приводя в порядок прическу, продолжала:

— Никуда от этого не денешься… Я тебя не виню, поверь.