С холма от окруженных плетеной изгородью изб к воде спускается тропинка.
На траве на полпути к деревне сидит русоволосая девчонка с толстенными косами и с дрожащими от обиды губами осматривает опрокинутые вёдра с водой. Потирая ушибленный копчик, поднимается, ищет взглядом упавшее в траву коромысло.
Мальчишки, ватагой обступившие её со всех сторон, не торопятся помочь. Наоборот, гогочут, тычут пальцами.
— Колыванова-то и правда косолапая!
— Так немудрено — говорят, папаша её с медведицей спит.
— А что, правда что ли, Варька? Где мамаша-то твоя? К спячке готовится?
Девчонка, сдувая непослушную прядку со лба, зло зыркает на обидчиков.
— Кто бечёвку натянул? Ты, Карась? Подлая твоя душонка.
— Ишь ты, по человечьи разговаривает!
— Ну чего гогочете? Вот батюшке пожалуюсь, как с леса вернётся — он вам всем чубы надерёт!
— Ага, как же!
Мальчишки бегают вокруг объекта насмешек кругами, держась на расстоянии пары шагов. Самые младшие даже кидаются издали еловыми шишками.
— Отстаньте от неё!
— А это кто ещё вылупился?
— Да это ж ведьмин сынок!
— Иди-ка отсюда, Богдашка! — презрительно скривившись, сплевывает под ноги самый крупный из пацанов — с непослушной копной рыжеватых волос и широкой щербинкой между верхними зубами. — А то как в прошлый раз накостыляю.
Вместо ответа ему прямо в нос летит кулак — плотно сжатый, исцарапанный, со сбитыми напрочь костяшками.
— Ах ты, мелкий…
Мгновением позже поляна превращается в настоящее поле битвы. Деревенская шпана накидывается всей толпой, в куче-мале, катающейся по траве, уже едва можно разглядеть, где чья рука или нога. Удары кулаков сыплются со всех сторон, но даже под их градом я как-то выкарабкиваюсь на четвереньках. В траве под руку попадается увесистая деревянная дуга, и пальцы смыкаются на ней, как на дубине…
— Ну что ты опять натворил? — сокрушённо качает головой темноволосая женщина, и костяные украшения на её лбу едва слышно постукивают. — Так, сиди тихо…
Аккуратные прикосновения влажной тряпицы к щеке вокруг заплывшего глаза вызывают жгучую пульсирующую боль, но я, стиснув кулаки и зубы, стараюсь не двигаться.
— Терпи, терпи. Раз любишь подраться — привыкай и к синякам…
— Да не люблю я драться, мама! Просто… Опять эти олухи Варю обижали.
Женщина вздыхает и гладит меня по волосам.
— Прикипел ты, я вижу, к соседке? Уж давно ведь съехали из дома Колывановых. Не обязательно теперь её опекать.
— И что теперь — мимо проходить?
— Ты ей ничего не должен, Богдан. Да и вообще… Помнишь, что я тебе говорила, когда мы сюда приехали?
— Ни к кому не привязываться, — тихо проворчал я.
— Верно. Мы тут ненадолго. Не заводи здесь друзей, и тем более врагов. И не лезь в драку почём зря!
Наклонившись, она заглядывает прямо в глаза, и от её взгляда невозможно уклониться.
— Ты должен беречь себя, Богдан! Тебе особая судьба уготована. Не растрать себя по пустякам.
— Варя — это не пустяки! — упрямо склонив голову, засопел я.
— Ох, горюшко ты моё… — улыбается мама и треплет меня по макушке.
Осколки воспоминаний мелькают перед внутренним взором всё быстрее, становясь всё более бессвязными. Я уже порой не понимаю, кто там, в этих воспоминаниях — Игорь или Богдан. Тем более что зачастую ситуации очень схожи — вплоть до совпадающих слово в слово фраз, жестов, интонаций. |