— Раны Господни! — взорвался в негодовании Прескот, — офицер в пылу сражения просчитался, а ты хочешь устроить из этого Бог весть какой скандал. Да, его пропустили при счете, но он был взят с оружием в руках и повешен, как и все остальные. Он получил не больше, чем заслужил. Он такой же мятежник, — как все они, и разделил их судьбу — вот и весь сказ. Ради Всевышнего, чего ты еще от меня хочешь?

— Начать с того, — невозмутимо возразил Кадфаэль, — что было бы неплохо, если бы вы все же взглянули на него. Ведь он не такой, как все. Он не был повешен, как остальные, ему не связывали рук, как прочим. Его нельзя поставить в один ряд со всеми другими; правда, кто-то как раз на то и рассчитывал, что все отнесутся к этому так же, как вы — решат, что это просто ошибка при счете. Говорю вам, лорд Прескот, среди казненных есть человек, который был убит, и должен был затеряться среди них, словно лист в лесу. Может быть, вы сожалеете о том, что я не проглядел его, но неужто вы думаете, что Господь не узрел его раньше? Допустим, милорд, вы заставите замолчать меня, но промолчит ли Всевышний!

При этих словах Прескот, который до сих пор мерил помещение нетерпеливыми шагами, остановился и внимательно посмотрел на монаха.

— Ты говоришь совершенно серьезно, — отметил военачальник в недоумении, — но как же там мог оказаться мертвец, если он не был повешен? Ты действительно в этом уверен?

— Уверен. Сходите сами и взгляните, милорд. Он, там, потому что какой-то негодяй бросил его туда. Дескать, один лишний труп никого не заинтересует — кому какое дело.

— Выходит, он знал, что здесь будет много покойников.

— Большинство горожан и все в замке знали об этом к ночи. И труп этот подбросили под покровом ночи. Пойдемте, милорд, посмотрите и убедитесь сами.

И Прескот пошел с ним, выказывая несомненные признаки озабоченности и тревоги. Так мог бы вести себя виновный, и кто, как не Прескот, по должности своей знал все, что необходимо было знать преступнику, дабы оградить себя от подозрений...

Тем не менее, выйдя в тесный, окруженный стенами дворик, над которым уже начинал витать запах тления, он вместе с Кадфаэлем опустился на колени возле мертвого тела, а это уже что-то значило.

Убитый был молод. Никакого оружия при нем не было, что не удивительно, — оружие забрали и у всех остальных, в первую очередь содрав с них дорогие кольчуги и латы. Однако одежда убитого наводила на мысль о том, что на нем не было ни кольчуги, ни даже простого защитного кожаного панциря. Одет он был в легкое темное сукно, на ногах сапоги. Так мог бы одеться человек, собравшийся в путь, чтобы ехать налегке, но не замерзать по ночам. На вид ему было не больше двадцати пяти лет, волосы рыжеватые, а круглое лицо, видимо, было миловидным до того, как черты его исказило удушье. Опытные пальцы Кадфаэля сделали всё для того, чтобы хотя бы частично вернуть ему былую благовидность. Веки покойному опустили, чтобы прикрыть выпученные глаза.

— Он умер от удушья, — промолвил Прескот. Признаки были очевидны, и он успокоился.

— Да, но он не был повешен. В отличие от всех остальных, у него не были связаны руки. Гляньте. — Кадфаэль откинул капюшон. На шее юноши виднелась полоска, которая как бы отделяла голову от тела. — Видите этот след: веревка, которая отняла у него жизнь, была очень тонкой.