Он стоял, в мрачном раздумье уставившись в землю, когда в воротах появилась Элин, которую вел под руку Хью Берингар. Лицо ее было бледным и напряженным, глаза широко раскрыты, а губы плотно сжаты. Пальцами она, как утопающий за соломинку, ухватилась за рукав своего спутника. Но голову девушка держала высоко и решительно шла вперед. Берингар старательно соизмерял свой шаг с ее поступью. Он не пытался отвлечь Элин от печального зрелища, открывшегося во дворе, и лишь порой искоса поглядывал на нее. Этот молодец, несомненно, дал бы маху, подумал Кадфаэль, если бы со всем пылом бросился опекать девицу, словно предъявляя на нее свои права. Сколь ни была она молода, бесхитростна и нежна, девушка происходила из гордого патрицианского рода, и с кровью, которая течет в ее жилах, шутить нельзя. Раз уж она явилась сюда по делу, касающемуся ее семьи, она отнюдь не поблагодарила бы человека, попытавшегося оградить ее от того, что она почитала своим долгом. Однако она не могла не испытывать признательности за ненавязчивое и тактичное поведение сопровождавшего ее молодого человека.

Курсель вскинул глаза, словно при их приближении он ощутил какое-то тревожное дуновение, и увидел, как эта пара появилась во дворе под немилосердными лучами полуденного солнца, которые беспощадно высветили все детали. Он вздрогнул, копна его волос сверкнула на солнце, словно куст цветущего дрока.

— Боже мой! — воскликнул Адам и бросился наперерез, чтобы перехватить их при входе. — Элин! — вырвалось у него. — Сударыня! Почему вы здесь? Это место и это зрелище не для вас. Удивляюсь, — сердито обратился он к Берингару, — как вы могли привести ее сюда, чтобы лицезреть столь ужасающую картину?

— Это не он, — поспешно возразила Элин, — я сама настояла на том, чтобы прийти сюда. Он не мог помешать мне, и даже был настолько любезен, что проводил меня.

— Стало быть, дорогая леди, вы поступили неразумно, взвалив на себя такое испытание, — страстно убеждал ее Курсель. — Какое же дело могло привести вас сюда? Ведь среди казненных не может быть никого из ваших близких.

— Дай-то Бог, чтобы вы оказались правы, — промолвила девушка.

Не отрывая глаз, смотрела она на спеленутые в саваны тела, лежавшие у ее ног. Глаза ее казались огромными на мертвенно-бледном лице, но если поначалу в них был виден один лишь ужас, то постепенно его сменило выражение сострадания.

— Но я должна знать! Есть только один способ удостовериться, и раз он годится для остальных, значит, годится и для меня. Вы же знаете, у меня есть брат, вы были там, когда я рассказывала королю...

— Но его не может быть здесь. Вы же сами сказали, что он бежал в Нормандию.

— Я сказала, что до меня дошли такие слухи, но кто знает? Может быть, он добрался до Франции, а может, вступил в какой-нибудь отряд приверженцев императрицы поближе к дому — почем мне знать? Я должна сама убедиться в том, что он не был в гарнизоне Шрусбери.

— Но все, кто служил в гарнизоне замка, известны наперечет. Никто не называл вашего брата в их числе.

— Шериф объявил, — деликатно вмешался Берингар, до сих пор не открывавший рта, — что здесь есть один неизвестный — один лишний труп.

— Дайте мне пройти и взглянуть самой, — мягко, но настойчиво потребовала Элин, — иначе я не буду знать покоя.

Как бы ни был Курсель опечален или раздосадован, но препятствовать ей он не имел права — благо, что этот покойник лежит поблизости от входа — пусть посмотрит и успокоится.

— Он здесь, — сказал Курсель и повел Элин туда, где стоял брат Кадфаэль.