— У них, конечно. А они, надеюсь, уже добрались до Уэльса и теперь находятся под защитой Овейна Гуинеддского.

— Выходит, все это время ты знал, что я слежу за тобой...

— Я знал, что ты будешь следить, если настроился заполучить сокровища. Больше никто не мог бы вывести тебя на них. А коли никак не избавиться от слежки, — назидательно промолвил Кадфаэль, — единственное, что остается, — воспользоваться этим.

— Как ты и поступил, — эхом отозвался Берингар. — Мои сокровища! — И он снова рассмеялся. — Что ж, теперь я лучше понимаю Годит. При честной победе и честном проигрыше не должно быть места зависти и злобе — и не будет!

Он снова, уже более трезвым взглядом, окинул разбросанные по земляному полу вещи, нахмурился и поднял глаза на Кадфаэля.

— Мешки, да и камни для веса — это понятно. Ну а это зачем? Какое отношение имеют ко мне все эти вещи?

— Я вижу, ты не узнал ни одной из них. К счастью для нас обоих, они не имеют к тебе ни малейшего отношения. Это, — сказал монах, наклоняясь, чтобы поднять и расправить рубаху, штаны и тунику, — одежда, которая была на Николасе Фэнтри в ту ночь, когда его задушили в лесной хижине под Франквиллем и бросили вместе с казненными в замковый ров, чтобы скрыть это злодеяние.

— Тот самый лишний труп, — тихо произнес Берингар.

— Тот самый. Торольд Бланд ехал вместе с ним, но они разлучились — тогда-то это и произошло. Убийца и его поджидал, но с Торольдом у него вышла промашка. Паренек вывернулся и унес ноги вместе с сокровищами.

— Эту часть истории я знаю, — признался Берингар, — это последнее, о чем вы с ним говорили в тот вечер на мельнице, больше я ничего не успел услышать.

Он долго смотрел на лежавшие на полу темно-коричневые штаны и тунику из грубой красновато-коричневой ткани, которые служили лучшим одеянием молодому сквайру. Потом он поднял глаза и внимательно посмотрел на Кадфаэля — ему уже было не до смеха.

— Теперь я понимаю. Ты положил все это в мешок, чтобы захватить меня врасплох, чтобы я выдал себя, содрогнулся, увидев это вместо того, на что я рассчитывал. Конечно — ведь это случилось в ночь после падения города, а я, помнится, выезжал тогда из аббатства, да еще и в одиночку. И в городе я в тот день побывал, и, если по правде, действительно вызнал у Петрониллы куда больше, чем она думала. Услышал я и о том, что двое молодцов во Франквилле дожидаются темноты, чтобы отправиться в путь. Вообще-то я подслушивал, чтобы выведать что-нибудь о Годит, и кое-что узнал и о ней. Понятно, что я попадаю под подозрение. Но неужели я кажусь тебе человеком, способным пойти на такое подлое убийство только затем, чтобы завладеть побрякушками, которые эти дети везут сейчас в Уэльс?

— Побрякушками? — мягко и задумчиво переспросил Кадфаэль.

— О, иметь их приятно и полезно — это мне известно. Но когда уже имеешь столько, что хватает на все твои нужды, то все остальное — не более, чем побрякушки. Золото нельзя ни съесть, ни надеть, ни прокатиться на нем верхом, оно не укроет от дождя и стужи, на нем не исполнишь музыку, его нельзя читать как книгу и любить как женщину.

— Но с его помощью можно купить благосклонность короля, — добродушно возразил Кадфаэль.

— А король и так ко мне благосклонен. Конечно, советники нашептывают ему разное, и он их слушает, но при этом и сам в состоянии распознать дельного человека. И если порой, в порыве ярости, он требует не совсем подобающих услуг, то сам же презирает тех, кто оказывает их с такой раболепной поспешностью, что не дает ему времени опомниться от гнева. Я был в его лагере в тот вечер, он принял меня на службу с тем, чтобы я правил своими замками и оберегал границу, собирал средства и набирал людей, что мне вполне подходит.