Изменить размер шрифта - +
Я так и сделал, но что, если одна моя молитва свела на нет силу другой? Что, если я своей мольбой сгубил человека, чтобы заполучить плащ?

Кадфаэль воззрился на убогого, онемев от изумления, чувствуя, как холодок пробегает по его спине. Он понял, что этот человек в здравом уме и отдает себе отчет в том, что говорит, а его душевная боль искренна и неподдельна.

— Выкинь такие мысли из головы, приятель, — твердо заявил Кадфаэль, сочтя своим долгом утешить калеку, — только дьявол мог нашептать их тебе. Если Господь послал тебе вещь, о которой ты его просил, то сделал это затем, чтобы даже из великого зла, к которому ты никоим образом не причастен, могла проистечь крупица добра. Твои молитвы за прежнего владельца плаща теперь помогают его душе. Этот молодой человек был сподвижником Фиц Аллана, одним из тех защитников замка, которых казнили по приказу короля. Тебе нечего бояться: ты не виноват в его смерти, и никак не мог бы его спасти.

Осберн как будто успокоился и лицо его просветлело, но тем не менее он недоуменно покачал головой:

— Человек Фиц Аллана? Но как же это могло быть — ведь я сам, своими глазами видел, как он заходил в королевский лагерь.

— Ты уверен, что видел именно его? Почему ты думаешь, что это именно тот плащ?

— Да по застежке у горла, вот почему. Я отчетливо разглядел ее в свете костра, когда он подал мне монету.

Сомневаться не приходилось — калека не мог ошибиться. Трудно было предположить, что ему могла случайно встретиться вторая точно такая же застежка, и к тому же пряжку с этим рисунком Кадфаэль сам видел на поясе Жиля Сиварда.

— Расскажи мне, — ласково попросил монах, — когда ты видел его? Как вообще это случилось?

— Это было в ночь перед штурмом, около полуночи. Я пристроился неподалеку от сторожевого поста, поближе к костру, и тут он появился из кустов. Он не открыто пришел, а подобрался крадучись, словно тень. Выпрямился, только когда его стража окликнула, и попросил, чтобы его отвели к офицеру, дескать, ему нужно что-то сообщить, что выгодно для короля. Лица он не открывал, но по голосу было ясно, что он молод и что ему страшновато. А кто бы не боялся на его месте? Стража увела его, а потом я видел, как он вернулся и его выпустили из лагеря. Он еще сказал им, что получил приказ воротиться, чтобы не возникло подозрений. Это все, что я расслышал. Но он уже приободрился и не был так напуган, а когда я попросил у него милостыни, подал монету и велел помолиться за него. «Помолись за меня завтра», — так он сказал, а на следующий день, представь себе, умер! В чем я точно уверен, так это в том, что смерти он не ждал.

— Да, — промолвил Кадфаэль, снедаемый печалью и жалостью ко всем несчастным, сломленным страхом, — конечно, не ждал. Никто не ведает, когда придет его час. Но ты помолился за него, и твоя молитва пойдет на пользу его душе. И оставь всякую мысль о том, что причинил ему зло — это вовсе не так. Ты никогда не желал и не делал ему ничего дурного, и Господь, читающий в сердцах, знает об этом.

Успокоив Осберна, Кадфаэль продолжил путь в замок, подавленный невеселыми мыслями.

Так всегда бывает, рассуждал монах, освободить другого от бремени — значит взвалить его на себя. И какое бремя! Неожиданно Кадфаэль вспомнил, что забыл задать один, самый важный вопрос, и повернул назад.

— Скажи, друг, а ты не помнишь, кто командовал стражей в ту ночь?

Осберн покачал головой:

— Нет, брат, этого я сказать не могу. Начальник стражи сам не выходил, и я его не видел.

— Ну ладно, больше ни о чем не тревожься. Ты все рассказал — и теперь знаешь, откуда у тебя этот плащ, и что на нем благословение, а не проклятие. Ни в чем не сомневайся и носи его — ты это заслужил.

Быстрый переход