Дэвид слушал и кивал.

— Ну ладно, — сказал он. — Я признаю, что ты более-менее логичен. Но, Энди, в то же время я чувствую, что здесь есть что-то еще. Что-то чертовски таинственное есть во всем этом происшествии! Такой дьявол в образе собаки не мог за две секунды превратиться в ручного песика.

— Ты все еще видишь в этом деле тайну. Но, уверяю тебя, Дэйв, в этом нет никакой тайны. Нужно только видеть факты и следовать логике. Я говорю, что в Команче вдруг вспыхнул инстинкт спасателя. Он не мог не прыгнуть, чтоб не спасти Одиночку Джека Димза, он не мог не позаботиться о нем. А ведь ты знаешь, Дэйв, что даже самые жестокосердые из нас проникаются симпатией к тем, о ком заботятся. Чем, например, объяснить материнскую любовь, как не тем, что мать заботится о жизни, которую произвела на свет? То же произошло и с нашим монстром. Он не мог не волноваться за того, чью жизнь спас.

Дэвид опять слушал и кивал.

— Да, твои слова вполне логичны, — согласился он. — И я бы не высказал на людях то, что думаю. Но все-таки, полагаю, в этом деле есть что-то очень странное. Чрезвычайно странное, Энди! Но Бог с ним. Надо надеть на пса новую цепь и вытащить на палубу прежде, чем мы снимем с него повязки. Как аккуратно они наложены, точно он старался ничем не повредить псине, когда связывал! Нет, что за чудо! Похоже, волкодав и вправду дал Одиночке Джеку приручить себя — как будто эта собачка пришлась ему по душе! И все в какие-то полчаса!

Он встряхнул головой — в самом деле, даже прагматик Эндрю был потрясен мыслью о том, что произошло. Это действительно выходило за границы допустимого, по крайней мере, того, что мы привыкли под этим понимать.

Братья надели на волкодава новую цепь и перетащили животное на старое место — на палубу, где приспособили что-то вроде намордника на огромную башку, а затем развязали веревки. Несмотря на намордник, Команч звонко клацнул зубами перед самым носом Энди, и тот отскочил, чертыхнувшись. Но зубы пса его не задели. Вскоре братья уже сидели бок о бок на корме, как и раньше.

— Кто бы подумал, — тихо, будто боялся нарушить тишину, стоящую над рекой, произнес Дэвид, — что только несколько минут назад здесь с таким шумом и грохотом палили ружья, завывали сирены, метались прожекторы! Теперь снова все спокойно, словно в могиле.

— Они еще не успокоились, уверяю тебя, — я имею в виду охотников. Они все еще прочесывают доки. Но им его все равно не поймать — ни сегодня ночью, ни вообще… никогда.

— Я тоже так думаю, — согласился на этот раз Дэвид. — Он не из той породы лис, которые могут в один день дважды сбежать и снова попасться. Что ты думаешь о нем, Энди?

— У меня по отношению к нему какое-то странное чувство. Но это потому, конечно, что я теперь знаю, что это Одиночка Джек!

— У меня тоже какое-то странное чувство. Но все-таки что чувствуешь ты?

— Трудно сказать. Отчасти ты уже знаешь что. Когда бы я ни взглянул на него, он был все время мрачен и отворачивался от меня. Но когда я сам отводил взгляд, то чувствовал, что он смотрит прямо на меня и усмехается, — усмехается с превосходством, пониманием, как победитель. Однако я не могу объяснить, что точно имею в виду под этими словами. Это не выразить просто так…

— Думаю, я понимаю тебя, потому что сам испытываю нечто похожее на то, о чем говоришь ты. То есть: когда я его увидел, даже еще не зная его имени, не представляя, кем он мог быть, я почувствовал точно мороз по коже. Когда я смотрел ему в лицо, я испытывал в точности то же, что чувствуют, когда кто-то уставится в спину — кто-то опасный… человек или зверь.