Больше всего в тот момент мне хотелось выбраться на равнину и, если повезет, набрести на какое-нибудь ранчо. Но высказывать свои мысли девушке я не спешил.

Тоненькая, казавшаяся крохотной, она, видимо, была отважной до безрассудства, поскольку отправилась одна на поиски маленькой сестренки. У нас не было возможности разговаривать, потому что ехали мы след в след и не останавливаясь. Мы ехали по незнакомой тропе — как знать, куда она заведет? Может, в самое логово апачей, и в этом случае мой скальп будет висеть в вигваме какого-нибудь воина… если он им прельстится. Вообще-то апачи любили снимать скальпы.

На вершине длинного пологого спуска мы дали лошадям передохнуть, и я оглянулся на Дорсет. Она не отставала, хотя ее лошадка успевала сделать два шага там, где вороной ступал только раз. Гарри Брук за все время не проронил ни слова.

Мы немного постояли, и она сказала:

— Небо светлеет.

Оно действительно окрасилось в серый цвет: скоро рассвет. Мы молча сидели в седлах — в разговорах нужды не было, потому что мы без слов понимали друг друга и, казалось, физически ощущали и темноту ночи, и таящуюся в ней опасность, и прохладную сырость каньона после дождя. Мы ощущали смолистый запах сосен… и кое-что еще.

Мы почувствовали запах дыма.

У меня просто волосы встали дыбом. В этих краях друзей у нас нет. Я был уверен, что мои друзья ускакали на север, значит, это не кто иной, как апачи. А костер дымил впереди, уже совсем рядом.

Мы не решались повернуть назад и не могли выбраться из каньона. Я вытащил из чехла винчестер, девушка последовала моему примеру.

— Идем тихо, лошадей ведем в поводу, — прошептал я. — Если сможем обойти их — хорошо, если нет — вскакиваем в седла и мчимся прочь. Вы с мальчиком садитесь на одну лошадь и в случае чего гоните без оглядки.

— А вы?

Я улыбнулся.

— Леди, перед вами совсем не герой. Я сделаю пару выстрелов и кинусь вам вслед сломя голову. Так что не останавливайтесь, иначе отдавлю вам пятки.

Мы двинулись вперед. Свет уже разливался по небу, когда мы увидели, что каньон расширяется. Потом я заметил следы мокасин, кусочки коры, несколько сухих веток: кто-то собирал здесь хворост. И вдруг мы услышали крики индейцев, и я знал, почему они кричат.

— Может, мы и сумеем проскочить, — сказал я. — Индейцы сейчас слишком заняты.

Она живо взглянула на меня.

— Чем апачи могут быть так заняты, что мы сможем проскочить незамеченными?

Нельзя было глядеть в эти серые глаза и врать. Да она и так догадается.

— Они поймали пленника, — сказал я, — и хотят выяснить, насколько его хватит. Если он выдержит все пытки и умрет с честью, они будут считать себя достойными людьми, поскольку поймали достойного человека.

Мы пошли дальше, уговаривая лошадей, чтобы они вели себя тихо, и они понимали, потому что лошади, как и собаки, очень хорошо чувствуют настроение хозяина. Их инстинктивное чувство опасности усугубляется настороженностью всадника. Именно поэтому человек, живущий на Западе, обычно полагается на интуицию своего коня, его слух и зрение. Он делит с ним воду, а если понадобится, то и пищу.

Вскоре мы увидели лагерь индейцев, который они разбили на берегу ручья, поросшем деревьями и кустарником. Ручей был не более четырех футов в ширину и четырех-пяти дюймов в глубину.

Я шел впереди с винтовкой наготове, краем глаза наблюдая за апачами.

Здесь сухое русло растянулось футов на пятьдесят, большая часть его была покрыта белым песком с темными крапинами камней. По берегам густо разросся ивовый кустарник.

Утро было прохладным, но я чувствовал, как у меня по спине между лопатками стекают капли пота. Я боялся, что лошади могут стукнуть копытом о камень.