— Я тоже,— тихо ответил Тротби, не отрывая неподвижного взора от лесной чащи.

Соня промолчала, но лишь потому, что ужасно проголодалась и ей стыдно было в этом признаться. Одинокий Путник, проницательный, как оракул, и мудрый, как первый королевский советник, понял сие сразу. Не теряя и мига, он соскочил с каурого, быстро развел костер на обочине дороги, и, вытряхнув из бездонного мешка своего всю снедь, аккуратно разложил ее на чистой тряпице. Рыжая Соня и Тротби, до того уныло и с долей печали взиравшие на действия ловких рук Шона, при виде еды тотчас оживились: оставив коней, они подошли к костру и чинно уселись по обе стороны от него, причем Тротби изо всех сил старался не смотреть на огромные ломти каравая, перья зеленого лука и кусок холодного мяса, покрытого ароматным желе. Боепитание не позволяло ему протянуть руку к еде прежде женщины и старшего товарища. Он выжидательно уставился на Одинокого Путника, который, кажется, совсем не торопился начинать трапезу, а увлеченно бросал в костер сухие палки; потом перевел взгляд на Соню. Юная воительница и не думала стесняться.

Разорвав на три части кусок мяса, она взяла себе меньшую, Тротби сунула среднюю, а Шону оставила самую большую и с энтузиазмом принялась жевать, закусывая мягким пористым хлебом. В преддверье сумерек защелкали, засвистали лесные птицы. Небо чуть потемнело; стаи маленьких тучек стремительно проносились в серой вышине, иногда попадая в красный солнечный луч и вспыхивая сотнями рубинов и алмазов. Путники, насытившись, умиротворенно смотрели на яркие языки пламени, меж коих плясали золотистые искры, и думали о вечном. Вечное каждому представлялось по-своему. Для Шона это была дорога — дальняя, без видимого конца. Он видел себя седовласым усталым мужем, задремавшим на обочине, потом сгорбленным старцем с клюкою, бредущим на Огонек постоялого двора, потом просто облаком, летящим на ветерке… Далее мысль Шона не простиралась, но он и не хотел знать, что будет с ним далее.

Зато Соня хотела знать о каждом мгновении своей жизни. Ее вечное состояло из драк и сражений, из веселых пирушек, из друзей и врагов… Где-то в глубине ее чувств еще таилось множество мечтаний, и одно из них имело название «любовь», но пока она даже самой себе не произносила это слово. Вообще, она ощущала совершенно ясно, что в какой-то момент своей жизни сошла с того пути, на который ступила волею судьбы несколько лет назад, и теперь никак не могла обнаружить его, дабы пойти дальше. Она словно плутала впотьмах, на ощупь выходя на ровное место и вновь теряясь в джунглях. Соня не любила думать об этом, поскольку не ведала, как ей быть? Как поступить? Много проще, казалось ей, занимать мысли чем-то посторонним, а философию духа оставить отшельникам и сочинителям…

Тротби вечным полагал мрак, и только мрак.

Пожалуй, кроме Шона, никто не знал, что вечно всё…

Но вот нити их мыслей вдруг слились в одну; путники очнулись от грез, переглянулись удивленно.

— Пора? — сказал Тротби-

— Пора,— кивнул Шон.

Они поднялись. И в этот момент мир, воцарившийся в их душах после отдыха и трапезы, разрушили ужасные, воистину отвратительные звуки: крик, плач, визг, бешеный топот копыт…

Рыжая Соня тут же выхватила свой кинжал, сделала свирепое лицо и снова приготовилась к бою. Шон придержал ее руку, покачал головой, прошептал: «Не надо;..» Сейчас он не чувствовал никакой опасности, хотя эти душераздирающие вопли, спугнувшие прекрасную лесную тишь, порядком действовали ему на нервы.

А Тротби, всмотревшись вдаль, улыбнулся и облегченно засмеялся.

— Нет,— сказал он Соне,— право, не надо!

Глава пятая

Со стороны Асгалуна по дороге навстречу путникам несся маленький толстый человечек, кулем сидевший на такой же маленькой и толстой караковой лошадке.