—I love you, baby!! Парапа-па-па-па! I love you, baby, парапа-па-па-па!

   Он пританцовывал, выделывая лихие коленца.

   — 11оуе уои, ЬаЬу, парапа-па-па-па! — крутил бедрами Осип Игнатьевич, весь отдавшись музыке и танцу, празднуя Машину победу. И Димину победу тоже!

   Наконец он остановился, поправил сдвинувшуюся во время танца кобуру под мышкой и деловой, стремительной походкой пошел выполнять непосредственные обязанности — охранять покой Дмитрия Победного: надо разогнать всех подальше, по углам, чтобы не мешали ребяткам!

   А Диме с Машей помешать сейчас могло, пожалуй, только обрушение дома, и то большой вопрос!

   Они ничего не видели и не слышали вокруг, кроме друг друга.

   Потому что невозможно — ну невозможно же! — быть порознь, хоть на полмиллиметра, хотелось скорее, скорее прорасти, перемешаться кровью, кожей, жизнью...

   В нем клокотало раскалившейся лавой, ут-робно рычало желание, разрывая все преграды в клочья, рвалось к ней, стремилось добраться до сердца, разума, затопить собою!

   Только с ней! Только с его Машкой! Только так!

   Они ничего не соображали, стаскивая одежду друг с друга, подвывая от нетерпения — убрать, прижаться телом к телу, кожей к коже, поделиться одной температурой на двоих, вдохнуть, втянуть в себя отравляющий навсегда запах — его, ее! И не до поиска каких бы то ни было удобных, изысканных и правильных горизонталей им было! Да и не могло это иметь значения! И не до слов пустых — они говорили, кричали по-другому и слышали сейчас по-другому!

   Утробно, горлом, зарычав, он вошел в нее и остановился!

   Одним разумом, одним чувством они переступили черту, неотрывно глядя друг другу в глаза, осознав, что наконец-то — господи боже, наконец-то! — соединились в реальности давно соединенные в жизни их миры, слившись в одно целое.

   И Диме хотелось задержать, продлить этот невероятный, беспредельно чувственный миг единения!

   Первого в их жизни!

   Но победная суть рвалась вперед — быстрее, сильнее, без остатка — туда, к первому, как и все у них сейчас, непознанному абсолютному единению! И он заспешил, понесся вперед, крепко держа ее в руках, отбросив за ненадобностью и глупостью все на свете и только чувствуя, чувствуя, чувствуя, живя внутри ее, с ней, ведя ее за собой!

   И их вышвырнуло за край серебристого раструба, куда не долетела когда-то маленькая Машка, остановленная его, Диминой, силой воли!

   Все просто! Теперь так понятно и ясно, как все простое, — ей нельзя было и не надо туда одной — им можно туда только вместе! Только так — вместе!

   Серебристая мудрость, открыв свои тайны, постигнуть которые могут только двое, подержала и медленно опустила на землю через черную звездную трубу.

   Маша отдышалась, пришла в себя первой и спросила в плечо распластавшегося на ней, обессиленного Димы:

  — Мы где? — хриплым, несвоим голосом из пересохшего горла.

  — На полу, — ответил справа над ее головой господин Победный, таким же чужим хриплым голосом, — по-моему, на кухне.

  — А-а! — удовлетворилась Маша местом расположения. — Хорошо. Далеко идти не надо.

  — Как раз-таки идти надо далеко, до спальни. Сейчас полежим немного и пойдем.

   Отданное до конца, до дна, не оставившее ничего для себя тело, разум не могли представить еще что-то впереди, расцвечивая воображение красками подробностей.