Джо сердито огрызнулся:

- Ты что ж, думаешь, может, и не все сделано? Думаешь, мы могли забыть? Как ты мог подумать, что Рут не придет сюда или я не приду? Мы...

Рут положила руку ему на плечо.

- Пойдемте с нами домой, - сказала она Артуру Брайсу.

И тут она почувствовала, что между ними наконец начинает возникать что-то - она уловила это, взглянув ему в лицо: что-то вроде расположения к ней, и сочувствия к ее горю, и желания сказать или сделать что-то нужное, что-то приятное ей. Он готов был пойти с ними, он не хотел быть один, остаться одиноким. Он нуждался в ее любви. И когда они зашагали дальше по направлению к деревне - она посередине, между ним и Джо, - он понял, что она готова дать ему эту любовь. Никто из них не произнес ни слова, но незримые узы возникли между ними, искупая прошлое.

Когда они вышли на дорогу, Артур Брайс сказал:

- Не надо тебе идти туда - одной через выгон.

- Еще не поздно.

- Темно уже.

- Я привыкла, не боюсь темноты.

Джо поспешно сказал:

- Но я пойду с тобой, как всегда. Я тебя провожу.

- Не надо. Ступай домой. Иди с отцом.

Потому что кто-то другой тоже нуждался в этом мальчике, в общении с ним, в его опоре; она была слишком большой эгоисткой, цеплялась за него все эти недели, да и не потеряет она его, отослав с отцом домой, к матери: делить - не значит терять.

И, взяв корзины, она стала спускаться по склону; тихая радость переполняла ее.

Рут теперь сама не понимала, как могло ей прийти в голову менять кровать. Эта кровать была такой привычной, и в мягком углублении перины, податливо принявшей форму ее тела, она чувствовала себя надежно, как в люльке. А завтра будет пасха.

Лежа в кровати, она вдруг отчетливо вспомнила, какой разговор был у нее с Беном в прошлом году в страстную пятницу. Они гуляли в березовом лесу, но стало очень холодно, лицо и руки у нее ломило так, словно с них содрали кожу, голова раскалывалась от встречного восточного ветра, и они вернулись домой. Сама погода, казалось, говорила о том, какой это день. Где-то между двенадцатью и тремя часами пополудни небо совсем потемнело, в саду внезапно засверкали молнии и ураганный ветер заколотил в окна дома.

- Ты послушай только, что делается!

Бен поднял голову от книги:

- Говорят, на эти три часа птицы умолкают. Все смолкает, кроме ветра.

- А еще говорят, что в пасхальную полночь скот в хлеву опускается на колени.

- Да, есть еще такие, что верят в это.

- А ты?

- Ну, знаешь, как к этому подойти. - Он встал и шагнул к окну поглядеть на бурю.

- А в три часа солнце снова должно проглянуть?

- По-моему, сегодня даже раньше. Видишь?

Он показал на клочья облаков, разметанные ветром, словно ткань, разодранная безжалостной рукой, и на голубые просветы между облаками. На траве еще лежали градины, но они уже начинали таять.

Рут стала возле него. Он сказал:

- Когда-нибудь...

- Что - когда-нибудь?

Он ответил не сразу.

- Я часто думаю об этом. О смерти. В такие дни, как эти. Сегодня.

- Не надо!

Он поглядел на нее с удивлением.

- А ты разве не думаешь?

- Я... Не знаю. Но я не люблю страстную пятницу, хочется, чтобы она скорее прошла.

- Почему?

- Чтобы настала пасха.

- Но сначала должна же пройти пятница.

- Я пойду приготовлю обед.

- Рут! Ты думаешь когда-нибудь о смерти?

- Нет. Не знаю.

Хотя не так уж много времени прошло со дня мирной кончины крестной Фрай - а Рут тогда ведь думала о смерти, и ей казалось, что так и должно быть, все мудро и правильно. Крестная Фрай была очень старенькая и спокойно ждала смерти, принимала ее светло.

Рут покачала головой:

- Пока еще нет.