Об отце ничего. Пока.

Я убрал телефон и принялся разглядывать лес, росший на границе поместья. За кронами деревьев еще спал Сиэтл; из накрывшего город одеяла тумана виднелась Спейс Нидл.

Отсутствие новостей о состоянии отца было лишь вопросом времени. Рано или поздно кто нибудь задумается, почему он перестал появляться в офисе в центре города или провел последнее заседание совета директоров по видеосвязи. Акционеры начнут строить догадки, или проговорится кто нибудь из нанятого неврологом медперсонала. И тогда отец будет вынужден уйти на пенсию.

– И придет мое время.

Слова прозвучали резко и холодно. Эмоций в голосе слышалось не больше, чем у робота. Посредственный актер, повторяющий роль. Лишь персонаж, вот только пьесой была моя жизнь. Состоящая из бесконечной череды дней, полных притворства и лжи. Я настолько привык скрывать свои истинные чувства, что под каменно стальной маской с трудом угадывался человек из плоти и крови.

Но как бы ни был болен отец, мне приходилось плясать под его дудку, даже несмотря на то, что ему становилось все хуже. И я останусь в его власти, пока он не вручит мне ключи от империи, которую «Форбс» оценил в двадцать шесть миллиардов. Глупо – и опасно – даже думать, что все это когда нибудь закончится.

Тряхнув рукой, я высвободил висящие на запястье часы «Патек Филипп». Половина восьмого утра. Точно по расписанию.

Я сглупил, заявившись прошлым вечером в убогую комнатенку в захудалом местном колледже в часах за восемьсот тысяч долларов. Черт возьми, о чем я думал?

«О помощи. Тебе нужна помощь».

Я заглушил мысль, будто топором из воспоминаний о зимнем лесе рассекая слова на ничего не значащие звуки. Тренер Браун учил нас, что любую слабость, как и потребность в помощи, следует запереть в непроницаемом хранилище в глубине разума и сердца. Свое я создал на Аляске практически неприступным и почти убедил себя, что внутри ничего нет. Ни слабости. Ни нужды в чем либо. Ни помощи, ни друзей, ни любви…

Лишь дисциплина. Порядок. Точность. Отречение. Такой теперь стала моя жизнь.

Я совершил ошибку, появившись на собрании Анонимных наркоманов. Выказал слабость, как и прежде, когда позволил болеутоляющим нарушить четкий, размеренный порядок своей жизни.

В Бенингтонской средней школе интернате я пользовался особой популярностью, ведь, будучи вторым наследником «Марш Фарма», имел доступ к лекарствам, отпускаемым строго по рецептам.

Но сам я их не пробовал. Пока не приехал с Аляски.

Когда я вернулся и меня неохотно выписали из больницы, я открыл для себя ОксиПро – самое популярное обезболивающее нашей фирмы. Оно помогало мне в Йельской школе менеджмента, потом – на управленческих тренингах в «Марш Фарма». Держать свое хранилище крепко запертым и ничего не чувствовать было чертовски утомительно. Таблетки спасали. Вызывая ложное ощущение покоя. Как будто бы я отдыхал от жизни.

От зависимости я избавился самостоятельно, крича и сопротивляясь, но таблетки по прежнему звали меня. И поэтому я сидел, ссутулившись, в задней комнате местного колледжа. Только если бы кто то узнал, что Сайлас Марш пришел на чертово собрание с кучкой гребаных наркоманов…

А потом заговорил тот парень.

– Привет, меня зовут Макс.

– Привет, Макс.

Как и ожидалось, хор голосов подхватил его имя, да и я не молчал. Мои губы самовольно, без разрешения, произнесли его.

Макс.