Лишь только Юджин завернул за угол, какой-то встречный, толкнув его, пьяным голосом пробормотал извинение. Юджин посмотрел незнакомцу вслед и увидел, что тот вошел в дверь, из которой он сам вышел минуту назад.

Пьяный переступил порог комнаты, и Лиззи тут же поднялась со стула.

— Не уходите, мисс Хэксем, — смиренно проговорил он, еле ворочая языком. — Не избегайте горемыки, потерявшего последнее здоровье. Удостойте несчастного больного своим обществом. Я… я… не заразный.

Лиззи сослалась на то, что ее ждут кое-какие дела, и пошла к себе наверх.

— Ну, как моя Дженни? — робко залепетал пьяный. — Как моя Дженни Рен, золото, а не дочка, бальзам для разбитого сердца.

На что хозяйка дома ответила с неумолимой суровостью, повелительно протянув руку:

— Не подходи ко мне! Ступай в свой угол! В угол, немедленно!

Жалкое существо попыталось было для виду воспротивиться этому, но, не смея перечить хозяйке дома, почло за благо отойти в угол и сесть на стул, на котором ему полагалось сидеть, когда он впадал в немилость.

— У-у! — воскликнула хозяйка дома, тыча в ту сторону пальцем. — У-у, дрянной старый мальчишка! У-у! сорванец, негодник! В-вот я ему задам!

Расслабленный, трясущийся всем телом пьянчуга бессильным движением протянул к ней руки, ища прощения и мира. Слезы стояли у него в глазах, капали на испещренные красными жилками щеки. Синеватая нижняя губа дрожала от всхлипываний. Эта жалкая, убогая развалина — вся, начиная со сбитых башмаков и кончая преждевременно поседевшими жидкими волосами, — являла собой зрелище полного унижения. Но причиной и поводом для таких пресмыкательств была не страшная по своему смыслу (если только тут имелся какой-то смысл) перемена ролей между отцом и ребенком, — нет! пьянчуге хотелось лишь одного — избежать проборки.

— Я знаю все твои фокусы и повадки! — воскликнула мисс Рен. — Я знаю, где ты пропадал! (На что не требовалось особенной проницательности.) Ах ты старикашка бессовестный!

Все в этом человеке было омерзительно, даже то, как он дышал, натужно, хрипло, словно часы с испорченным заводом.

— Корпишь тут, корпишь за работой с утра до ночи, — продолжала хозяйка дома, — и ради чего? В-вот я ему задам!

В слове «в-вот», произносимом каждый раз с особой выразительностью, было что-то такое, что приводило пьянчугу в трепет. Лишь только хозяйка дома добиралась до этого словечка или уже была готова произнести его, он терялся окончательно.

— Хоть бы тебя в каталажку посадили и заперли там на замок! говорила хозяйка дома. — Хоть бы тебя упрятали в темный подвал, в нору какую-нибудь с крысами, пауками и тараканами! Я-то знаю все их фокусы и повадки, вот бы они тебя там пощекотали! И не стыдно тебе?

— Стыдно, душенька, — промямлил отец.

— Ах, так! — вскричала хозяйка дома, наводя на него ужас силой своего гнева и голоса и неминуемым "в-вот я ему задам!"

— Обстоятельства… от меня не зависящие… — Это было все, что мог сказать в свое оправдание несчастный пьянчуга.

— Только поговори у меня! — еще сердитее перебила его хозяйка дома. Я тебе такие устрою обстоятельства, от меня зависящие, что ты навек их запомнишь! Отправлю в полицию, там тебя оштрафуют на пять шиллингов, а платить тебе нечем, и я не заплачу, и упекут тебя на каторгу на всю жизнь. Хорошо тебе будет на каторге?

— Нет, плохо… Я больной… Недолго буду обременять! — возопил несчастный.