— Или ты не хочешь стать президентом Соединенных Штатов, — добавил Эндрю.

16 ноября 1955 года

Дорогой папа!

Я не попал ни в один из «Файнал-клубов». Знаю, по большому счету это не важно, и мне действительно все равно — подумаешь, ну будет на одно место меньше, куда можно сходить, чтобы выпить.

И все-таки вот что меня действительно беспокоит: мою кандидатуру даже не рассматривали. А главное — почему.

Когда я, набравшись духу, попросил своих друзей (по крайней мере, я считал их своими друзьями) разъяснить ситуацию, они не стали вилять. Они сказали напрямик, что в «Файнал-клубы» никогда не принимают евреев. Впрочем, они выразили эту мысль в такой изящной форме, что это вовсе не прозвучало как предубеждение.

Папа, такое происходит уже во второй раз, когда меня не взяли куда-то только из-за того, что посчитали евреем.

Как же это согласуется с тем, что ты всегда говорил: мы «такие же, как все американцы»? Я верил тебе — и все еще хочу верить. Но почему-то окружающий мир не разделяет твоего мнения.

Вероятно, если человек — еврей, он не может просто снять с себя это, как одежду. Может, отсюда — все наши предубеждения и никакой гордости.

Здесь, в Гарварде, есть много действительно талантливых людей, которые считают, будто быть евреем — это особая честь. Это меня тоже смущает. Ибо сейчас я совсем не знаю, что же все-таки значит — быть евреем. Знаю только, что многие люди считают меня им.

Папа, я совершенно сбит с толку и обращаюсь за помощью к человеку, которого уважаю больше всех на свете. Мне очень важно раскрыть для себя эту тайну.

Ведь пока я не пойму, кем являюсь, я никогда не узнаю, кто же я на самом деле.

Твой любящий сын,

Джейсон.

Его отец не стал отвечать на тревожное письмо сына. Вместо этого он отменил на один день все дела и сел на поезд, направлявшийся прямо в Бостон.

Когда Джейсон выходил из раздевалки после тренировки по сквошу, он едва поверил своим глазам.

— Пап, что ты здесь делаешь?

— Знаешь, сынок, давай отправимся в «Дерджин-парк» и возьмем себе по отличному стейку.

В каком-то смысле сам выбор места говорил о многом. Ведь в этом всемирно известном мясном ресторане недалеко от бостонской скотобойни нет ни кабинок, ни укромных уголков. Со снобизмом, вывернутым наизнанку, здесь и банкиров, и водителей автобусов усаживают за один и тот же длинный стол, накрытый скатертью в клеточку. Некий вариант насильственного уравнивания различных отрядов плотоядных.

Возможно, Гилберт-старший искренне не понимал, что в подобном месте невозможно будет пообщаться по душам. Возможно, он выбрал это место просто из-за атавистической потребности покровительствовать сыну. Накормить своего мальчика, чтобы хоть как-то заглушить ту боль, которую он испытывает.

Во всяком случае, среди звона массивных тарелок и криков из открытой кухни Джейсон вдруг понял одну вещь: папа здесь, рядом с ним, чтобы поддержать его. И всегда будет.

Жизнь полна разочарований. И единственный способ справляться с мелкими неудачами — держать удар и становиться сильнее.

— Однажды, Джейсон, — сказал ему отец, — когда ты станешь сенатором, те ребята, которые отвергли тебя, обязательно пожалеют об этом, и очень сильно. И поверь мне, сынок, этот неприятный случай — эй, да мне ведь тоже обидно за тебя — покажется такой ерундой.

Джейсон проводил отца на Южный вокзал к ночному поезду. Перед тем как сесть в вагон, Гилберт-старший потрепал Джейсона по плечу и сказал:

— Нет никого на свете, кого бы я любил больше тебя, сынок. Всегда помни об этом.

Назад к станции метро Джейсон шел с незнакомым чувством опустошенности.

*****

— Нет.