— Слишком быстро, да?

Виртуоз кивнул, но глаза его светились от восхищения.

— Да, — признал он. — Но все равно очень хорошо.

— Может, я просто переволновался, но эта клавиатура создает у меня ощущение, будто я качусь с горки. Словно что-то меня подгоняет.

— А знаете почему, мой мальчик? — спросил Рубенштейн. — Видите ли, поскольку я не очень-то вышел ростом, мастера из фирмы «Стейнвей» были так добры ко мне, что специально изготовили этот инструмент с клавишами, ширина которых на одну восьмую меньше обычных. Взгляните еще раз.

Дэнни с удивлением разглядывал личный инструмент Артура Рубинштейна. Ведь на этой клавиатуре он, который тоже «не очень-то вышел ростом», мог с легкостью растягивать пальцы на полные тринадцать клавиш.

А затем мастер великодушно заметил:

— Послушайте, все мы знаем, что мне не нужны никакие ноты, тем более чтобы их переворачивали. Почему бы вам просто не остаться здесь и не поиграть для души?

В другой раз, когда оркестр репетировал на открытом воздухе увертюру к опере Моцарта «Свадьба Фигаро», Мюнш очень театрально вздохнул, будто от усталости, и сказал:

— Все-таки для француза погода в Массачусетсе чересчур жаркая и влажность здесь повышенная. Мне надо побыть в тени минут пять.

Затем он повернулся к Дэнни.

— Идите сюда, молодой человек, — сказал он, протягивая ему дирижерскую палочку. — Думаю, вы хорошо знакомы с этим произведением, чтобы помахать перед музыкантами этим предметом. Займите мое место на минутку и убедитесь, что все вас слушаются.

С этими словами он оставил беззащитного Дэнни стоять в одиночестве за дирижерским пультом перед целым Бостонским симфоническим оркестром.

Разумеется, при оркестре состояло несколько помощников дирижера и репетиторов — именно для подобных случаев. Но всем им пришлось стоять в сторонке и сгорать не только от летней жары.

В тот вечер он действительно был на высоте. И, едва добравшись до гостиницы, Дэнни сразу же позвонил профессору Ландау.

— Это просто чудесно, — с гордостью похвалил учитель ученика. — Ваши родители должны быть очень рады.

— Да-а, — ответил Дэнни уклончиво. — А вы не могли бы позвонить маме и рассказать ей об этом?

— Дэниел, — профессор Ландау обратился к нему со всей серьезностью, — эта мелодрама с вашим отцом чересчур затянулась. Послушайте, ведь это прекрасная возможность для вас сделать жест примирения.

— Профессор Ландау, прошу вас, постарайтесь понять. Я просто не могу заставить себя…

И он умолк.

Из дневника Эндрю Элиота

29 сентября 1956 года

Секс.

Я много думал о нем летом, когда потел, надрываясь на строительных работах, о которых так предусмотрительно договорился мой отец, желавший расширить мое знакомство с физическим трудом. И пока мои соседи по кампусу, Ньюол и Уиг, валялись на лучших пляжах Европы, я все лето только тем и занимался, что укладывал кирпичи.

В Гарвард на предпоследний курс я вернулся, преисполненный решимости добиться успеха там, где до сих пор не знал неудач — ибо еще ни разу не пробовал.

Я настроился потерять свою девственность.

Майк и Дик приехали в колледж, полные впечатлений о том, как они гуляли ночи напролет с нимфами разных национальностей и габаритов — на любой вкус.

Но желание быть как все и ничем не отличаться мешало мне попросить у них совета — как у одного, так и у другого, а если точнее, спросить у них чей-нибудь номер телефона. Ведь тогда я стану посмешищем для всего «Порцелина», не говоря уже об «Элиот-хаусе»: вся эта разудалая компашка, включая даже старых сплетниц, которые служат в столовой, обязательно начнет надо мной потешаться.