Таня Хафф. Одной породы
Лондон оказался именно таким, каким представлял его граф, рассказывая Джонатану Харкеру о своём желании «пройти по многолюдным улицам» и «оказаться среди суеты и спешки человеческой». «Хотя», поправил он себя, ожидая паузы, позволившей ему пересечь забитую транспортом вечернюю Пикадилли, «лучше бы суеты и спешки было поменьше». Он видел купленный им дом на другой стороне улицы, но с тем же успехом мог находиться от него на другом конце города. Да, он предпочитал передвигаться незаметно, но для этого потребовалось бы набраться терпения. А он никогда не считался терпеливым, даже когда был человеком. Наконец, его терпение иссякло. Сдвинув дымчатые очки на кончик носа, он уставился в глаза приближающейся лошади. На родине эффект проявился бы в течении одного удара сердца. Ужас. Паника. Бегство. Лондонская лошадка, однако, перенесла его присутствие почти флегматично. Затем сообщение всё же пробилось сквозь городскую патину к конскому мозгу. «Лучше», — подумал он, проходя невозбранно сквозь образовавшийся хаос. Затем вставил ключ в замочную скважину и зашёл в здание, не обращая внимания на людские крики и ржание раненых лошадей. Дом с обстановкой он приобрёл как часть имения мистера Арчибальда Винтер-Саффилда, на тот момент покойного. Это его забавляло. Его вещи были сложены посреди столовой в задней части дома. «Столовая?» Он вздохнул. Заключая договор с судоходной компанией, он распорядился лишь о том, что бы его драгоценные ящики были размещены в доме. Видимо здесь, в этой новой стране, необходимо было быть более конкретным. Их придётся переместить в менее заметное место, но не сейчас: не тогда, когда его зовет к себе Лондон. Он оставил кожаный чемодан на столе и повернулся, чтобы уйти. Обходя вокруг стула, место которого занял ящик с землёй, он задел рукавом о пыльный буфет. Сердито ворча, попытался стряхнуть пыль рукой в перчатке, но только сильнее размазал её. Пиджак был новым. Он отослал мерки Питеру Хокинсу, прежде чем отправиться в путь, и к концу путешествия его ждала одежда, достойная английского джентльмена. Это был один из последних заказов, выполненных для него мистером Хокинсом. Один из последних для кого бы то ни было. Старик был полезен, но вынужденная частая переписка открыла ему слишком многое. Открыв чемодан, он вытащил стопку документов — английские мертвецы обеспечили его не одним только домом — а так же пачку чистой бумаги, конверты и ручки. Выкладывая их на стол, он напомнил себе как можно скорее закупить чернил. Он не любил оставаться без них: письменные распоряжения позволяли держать определенную дистанцию от тех, кто выполнял его приказы. Наконец он нашёл одежную щетку и смахнул пыль с рукава. Добившись презентабельного вида, он бросил щетку на стол и поспешил на улицу, внезапно охваченный нетерпеливым желанием попробовать новую жизнь. «… разделить его жизнь, его изменение, его смерть, и все, что делает его самим собой.» Толпа на Пикадилли заставила его удивлённо застыть на вершине лестницы. Толпы, которые он знал по личному опыту, лучше было держать подальше от дома. Когда он понял, что люди не обращают на него внимания, и, по сути, собрались поглазеть на столкновение телег и погибшую лошадь, он спустился на тротуар. Прокладывая свой путь среди людей, он задумался о своей анонимности. Это был предел его мечтаний — пройти сквозь массу лондонцев незамеченным. Почувствовать жизни окружающих, не возбудив их тревогу. Пройти словно волк среди стада ничего не подозревающих ягнят. Знать, что даже если он объявит о себе, они не поверят. Свобода, которую он уже не надеялся испытать вновь. Затем мальчик, лет примерно восьми или десяти, освободился от его внушения и подался вперёд, чтобы лучше видеть. |
