Комиссар Поликарпов взял свою левую руку за кисть и встал на ноги, в гул и свист огня. Он поднял над головой, как знамя, свою отбитую руку, сочащуюся последней кровью жизни, и воскликнул в яростном порыве своего сердца, погибающего за родивший его народ:

- Вперед! За Родину, за вас!

Но краснофлотцы уже были впереди него; они мчались сквозь чащу смертного огня на первый рубеж врага, чувствуя себя теперь свободно и счастливо, словно комиссар Поликарпов одним движением открыл им тайну жизни, смерти и победы.

Поликарпов поглядел им вслед довольными побледневшими от слабости глазами и лег на землю в последнем изнеможении.

Двое краснофлотцев дорвались до первых коротких щелей - окопов противника - и въелись в них. В одном окопе лежал без памяти, но еще живой Иван Красносельский; возле него валялись опрокинутыми два мертвых немца.

Окопы были достаточно хорошо отрыты вглубь, и огонь со второго рубежа противника здесь ощущался безопасно.

- Ну, тут-то мы жители! - сказал Цибулько Одинцову.

- Тут-то что же! - согласился Одинцов. - Тут ресторан-кафе на Приморском бульваре, только всего!

- А ребята как там устроились? - спросил Цибулько. Одинцов смотрел наружу.

- Они вон в том блиндаже остались, - сказал Одинцов. - Там им удобней.

Цибулько и Одинцов помогали Красносельскому, и тот пришел в себя. Кроме ранения в щеку у него оказалась рана в грудь навылет; нижняя нательная рубашка присохла к телу в двух местах - возле правого соска груди, куда вошла пуля, и около родинки на спине, где пуля вышла наружу. Цибулько умело перевязал Красносельского, изорвав на бинты свою рубашку. Наружные ранки на теле Красносельского уже подсохли и начали заживать, неизвестно было только, что сделала пуля внутри.

- Ну как ты себя чувствуешь-то? - спросил Цибулько. - После боя в эваку пойдешь иль так обойдешься, под огнем отдышишься?

- Теперь мне много легче, - сказал Красносельский. - Плохо было, когда я в атаку шел, тогда истома меня всего брала, а пока до врага дошел - я обветрился, обозлел и выздоровел. Тут вот я опять устал, пока двоих кончил. А теперь мне ничего. Плохо, когда ранение бывает спервоначалу, когда только в бой входишь, воюешь тогда вполсилы. А теперь мне ничего - я отошел от смерти.

Но дышалось Красносельскому тяжко, и пот шел по его лицу.

- Отдыхай! - крикнул ему Цибулько, покрывая голосом стрельбу врага. А мы пока без тебя повоюем.

Цибулько нашел место в тупом конце окопа и стал оттуда поглядывать в сторону неприятеля. Одинцов же вывалил мертвых немцев наружу и прибрал окоп от комьев земли, от осколков, от всего, что не нужно для жизни и боя.

Стало уже вечереть, - стрельба немцев стала редкой, они палили сейчас ради одного предостережения, отложив свои главные заботы, видимо, до завтрашнего утра.

- А где наш батальонный комиссар товарищ Поликарпов? - спросил Красносельский.

- Ночью уберем его с поля... - сказал Одинцов. - Такие люди долго не держатся на свете, а свет на них стоит вечно.

- Это точно! - произнес Цибулько. - "Вперед, говорит, за Родину, за вас!.." За нас с тобой! Родиной для него были все мы, и он умер.

- Он кровью истек? - спросил Красносельский.

- Точно, - сказал Цибулько.

На высоте настала тьма, но Севастополь был светел: над ним сияли четыре люстры осветительных ракет, и по телу города била издали тяжелая артиллерия врага. По врагу из мрака моря стреляли через город пушки наших кораблей. Цибулько и Одинцов загляделись на город, на блистающую мертвым светом поверхность моря, уходящую в затаившийся темный мир, где вспыхивали сейчас зарницы работающей корабельной артиллерии.