– Построение на погрузку через пять минут!

Через минуту-полторы замполит опять незаметно, по-шакальи подскочил к нему из-за спины.

– Николаич, может, что придумать можно?

«Да ты не уймешься, хороняка», – почему-то вспомнились Игорю Николаевичу слова из веселой комедии Гайдая про царя Ивана Васильевича. И он с сардонической усмешкой подумал, какой эффект они произвели бы на этого молодого человека, застрявшего в своем развитии между юношей и мужчиной. Но это было бы слишком жестоко и явно непедагогично, потому Игорь Николаевич, приблизив голову к уху офицера, сказал тихонько:

– Вот ты и придумай. Ты ж в училище изучал психологические хитрости…

Уже перед тем, как в вертолеты забралась почти вся группа, а сам он с офицерами приближался к вертолету, Игорь Николаевич вдруг резко повернулся к замполиту.

– Капитан Игольцев!

Замполит вздрогнул от непривычно официального, холодного обращения.

– Я! – испуганно и не очень уверенно ответил он, удивленно услышав звук собственного голоса, обрамленного рокотом вертолетных двигателей. Глядя на покачивающийся от потоков ветра от вертолетных лопастей козырек его камуфлированной кепки и наполненные невыразимой тоской глаза, Игорь Николаевич немного помедлил. То была тоска по жизни, не по полевой, а по хорошей, сытой и разбитной жизни, которой он сам не знал и никогда не видел. Глядя на кепку капитана, комбату почему-то подумалось, что точно так же душа у этого Игольцева трепещет от одной мысли о боевой операции, которой он не желал. Но и позора тоже не желал. И вот душа металась между двумя огнями, не зная, какой выбрать, в каком сгореть… Но решение уже было принято раньше, а решения свои он менял чрезвычайно редко.

– Капитан Игольцев, сдайте оружие и возвращайтесь к батальону.

Губы у капитана вдруг задрожали.

– Николаич, ты… вы… меня отстраняете?

– Нет, просто оставляю, ты тут нужнее, – и Игорь Николаевич подмигнул, невесело, недружелюбно, но так, чтобы замполит понял, что проблемы из этого не будет. – Доложите майору Игнатьеву, что вы тут.

С этими словами Игорь Николаевич повернулся и пошел к вертолету, а капитан Игольцев так и остался стоять как вкопанный, не понимая еще, что произошло и что ему делать. «Полудобро – основная трагедия человека», – крутилась в голове у майора Дидуся чья-то замечательная фраза; то ли где-то ее слышал, то ли когда-то прочитал, но въелась она в мозг, как пиявка, почему-то именно сейчас…

Минут через двадцать после взлета, когда приближались к месту высадки десанта, подполковник Вишневский вдруг повернулся к Игорю Николаевичу.

– Я вас высаживаю, и на базу.

Голос Вишневского был ровен и спокоен, казалось, что он даже не напрягался, чтобы быть громче натруженных моторов груженной десантниками «восьмерки». Умные глаза понимающе глядели прямо в душу комбату. Может, проверяет шуткой, почему-то подумалось комбату перед тем, как в его голове возникло землетрясение чувств.

– Что?! – взревел Дидусь так, что его голос ясно и грозно пробился сквозь шум двигателей; офицеры и солдаты внутри железного брюха встрепенулись.

– У меня четкая инструкция командира полка – обеспечить высадку и прибыть на базу.

Вишневский говорил спокойно и аргументированно, никаких нервов, ничего личного. Игорь Николаевич знал, почему у подполковника такое предписание – потому что вертолет на войне важнее взвода, порой даже роты бойцов.