Рейф посмотрел на ее худенькое, тонкое личико, озаренное светом очага, и увидел неистовое упорство в изгибе мягких губ. Да, она должна была остаться, даже перед лицом яростного противодействия. Он не понимал рвения, которое заставляло ее работать до изнеможения во имя медицины, но ее учителя и соученики, несомненно, недооценивали ее. Энни была единственной женщиной-врачом, которую он знал, но во время войны много больных и раненых мужчин умерло бы, если бы не женщины, добровольно работавшие в госпиталях и ухаживавшие за ними. Конечно же, черт возьми, эти женщины тоже видели много обнаженных мужчин, но никто из-за этого не думал о них плохо. Совсем наоборот.

– И вам не хотелось выйти замуж и иметь детей? Мне кажется, вы могли бы это сделать и все же быть врачом.

Она мимолетно улыбнулась ему, затем смущенно отвернулась к очагу.

– Я никогда по-настоящему не думала о замужестве. Все время уходило на то, чтобы стать врачом, чтобы научиться всему, чему только могу. Я хотела поехать в Англию.и учиться у доктора Листера, но мы не могли себе этого позволить, поэтому мне приходилось учиться везде, где только возможно.

Рейф слышал о докторе Листере, знаменитом английском хирурге, который произвел революцию в своей профессии, применив методы антисептики, что значительно снизило смертность от инфекций. Рейф слишком много насмотрелся на полевую хирургию, чтобы не понимать важности методов доктора Листера, и его собственный приступ лихорадки от инфицированной раны произвел на него серьезное впечатление.

– Ну, а что теперь? Вы выучились и стали прекрасным врачом. Теперь собираетесь искать мужа?

– О, не думаю. Не многие мужчины захотят иметь женой врача, и, кроме того, я уже слишком стара. Мне исполнится тридцать в следующий день рождения, так что я уже старая дева, а мужчины предпочитают женщин помоложе.

Рейф коротко рассмеялся.

– Поскольку мне тридцать четыре, двадцать девять не кажутся мне таким уж солидным возрастом.

Он не мог угадать ее возраст и был несколько удивлен тем, что она с такой легкостью открыла его, так как, судя по его опыту, женщины стремились уклониться от ответа на этот вопрос как только достигали двадцатилетнего возраста. Энни часто выглядела усталой и измученной, и не без причины, и тогда казалась старше своих лет, но в то же время ее кожа была такой мягкой и гладкой, как у младенца, а грудь высокой, как у молоденькой девушки. Мысль о ее груди заставила его неловко заерзать: он видел ее только сквозь сорочку и чувствовал себя обманутым, потому что ему не удалось ощутить ее в своих ладонях, увидеть цвет сосков и почувствовать их сладкий вкус.

– А вы когда-нибудь были женаты? – спросила Энни, и его мысли рывком вернулись к их беседе.

– Нет. Даже близко мысли не возникало. – Ему было двадцать четыре года, и он только начинал подумывать, что пора искать уюта семейной жизни, как началась война. В следующие четыре года партизанская война в Мосби ожесточила его, а после смерти отца зимой 64-го у него не осталось никого из членов семьи, и поэтому, когда война кончилась, он дрейфовал. Может быть, он в конце концов и обосновался где-нибудь, если бы не встретил Тенча Тилгмана в 67-м в Нью-Йорке. Бедняга Тенч, он не понимал, какую страшную тайну хранит, и это стоило ему жизни, но, по крайней мере, он умер, так и не узнав, как их предали.

Мрачность охватила Рейфа при воспоминании об этом, и он пытался подавить ее, чтобы не выплеснуть это дурное настроение на Энни.

– Пошли спать, – пробормотал он. Его неожиданно одолело нетерпение снова обнять ее, пусть даже во сне. Может быть, странная сладость ее прикосновения снимет его напряжение.