|
Эльга, не скрываясь, прикусила нижнюю губу. На глазах ее выступили слезы от досады и горечи. Что в Киеве ходят слухи, обвиняющие Ингвара во внезапной смерти Свенельда, она знала еще с тех самых пор, как сюда дошла весть об этой смерти. Знала со слов не кого иного, как Честонега. Тогда она не опровергла обвинения прямо, хотя пыталась. Подумала, что если полянам нравится верить, будто князь сам избавил их от Свенельда, то зачем спорить?
И вот чем тогдашняя уступчивость ей аукнулась! – Если кто винит меня в смерти Свенельда, то это подлая ложь! – Пламень-Хакон вскочил на ноги, и теперь, высокий и стройный, в белой одежде и с ярко-рыжей головой, и впрямь напоминал пылающий факел с рукоятью из льда. – Я не причастен к порче его оружия, и целью того коварства был я сам! Это меня хотели убить Свенельдовы люди, но судьба решила иначе, и боги покарали их, отняв у них такого достойного вождя! Но они не сошли с волчьей тропы предательства, и всех их ждала бесславная гибель! Ты же веришь, что я не причастен? – обратился он к Мистине. Когда-то они уже говорили об этом – в какой-то избе Малина, куда пришли еще без намерения причинять вред земле Деревской. Третьим при том разговоре был Ингвар. – Я верю тебе, как собственному брату, – ответил Мистина и встал. – И коли уж, – он медленно положил руки на свой блестящий серебром печенежский пояс, и вдруг стало казаться, что его очень много: он будто заполнил собой всю гридницу, нельзя было смотреть ни на что, кроме него, – коли та змея еще шипит, мне не к лицу уклоняться от боя за свою честь. Раз уж никто никому не верит и все всех подозревают, пусть боги рассудят нас. Если вы, мужи русские и полянские, считаете меня виновным в гибели моего князя и побратима, а с ним и ваших сыновей, то дайте мне соперника из вашего числа. Я буду биться с ним. Хоть до крови, хоть до смерти. И боги покажут, за кем правда. Повисла тишина. Уже много лет Мистина был лучшим бойцом во всей дружине Ингвара, и в тридцать четыре года не уступил бы тем, кто на десять лет моложе. Он был живым воплощением мужской, воинской, державной мощи, и как раз те люди, что сейчас его обвиняли, лучше всех знали, на что он способен. Ни меча, ни иного оружия, кроме скрамасакса с белой костяной рукоятью, при нем не было, но это лишь делало его еще более опасным на вид. Заключенная в нем самом губительная мощь была важнее железа в руках. – Но сначала пусть они дадут соперника мне, – с гневом произнес Пламень-Хакон и шагнул вперед. – Ведь если Мистина виноват в смерти Ингвара, значит, Ингвар и я виноваты в смерти Свенельда! Я не потерплю такого попрания чести моего брата и моей! Так и знайте! – он обжег сердитым взглядом полянских бояр. – И я убью того, кто посмеет бросить это обвинение мне в лицо! Кто из вас решится называть меня подлым убийцей? Никто не отвечал, бояре отводили глаза. Никто не мог повторить позорящего обвинения, глядя в лицо брату покойного и зная, что доказывать поклеп придется с оружием в руках. – О боги, вразумите этих людей! – воскликнула Эльга. – Я не верю своим ушам! Вы взялись было защитить честь моего мужа, а сами до того договорились, что обвинили его в убийстве бывшего кормильца, почти отца названого! Какой поход в Дерева! Какая защита уклада Олегова, когда вы на лучших мужей поклепы возводите! Мне… перед сыном моим будет стыдно! Он приедет, взглянет на дружину отцову, а тут… Она втянула воздух, не в силах продолжать: на ее смарагдовых глазах ярко блестели слезы. – Прости, княгиня, – первым ответил Себенег, сколь горячий, столь и отходчивый. – Кто же знал… – Уж больно дело то смутно, – подхватил Дорогожа, но более мирным голосом. – Хотелось бы правды дознаться, да как бы хуже не вышло. |
