|
Приехали новые переселенцы. Народ прибывал и прибывал. Нужно было войско. Вот тогда Миндовг и пригодился со своей дружиной и основал новое княжество литовское, став нашим первым королем, но только в этих землях. Так что не говорите больше, что мы ведем свой род от Миндовга. Куда Миндовгу до нас! И вот когда Биллевичи оказались в Жмайтии, потомков римлян они там не встретили. Люди в Жмайтии жили бедно, даже дико, в шкурах ходили и ночевали на деревьях. Те, что побогаче, строили крепости и укрывались там, но все равно латинской письменности не знали, пользовались рунами и даже гончарного круга не имели. Молились совсем другим языческим богам и духам природы. Так что этот Михалон Литвин, а правильней называть его настоящим именем — Вацлав Ян Агриппа, специально все наплел! Зачем это надо было королю, вы спрашиваете? Чтобы отделить от нас Жмайтию, вотчину Биллевичей, чтобы разбить русский союз на несколько частей. Что и было сделано при подписании Люблинской унии. Русских Укрании, Подолья и Волыни просто отрезали от Литвы, ввергнув в руки польской шляхты! Что писал могилевчанин Томаш Иевлевич в «Лабиринте»? Катастрофа русского народа! Вот как он воспринял Речь Посполитую!
Кмитич усмехнулся. Его поразила осведомленность и начитанность этой молодой девушки. Похоже, она знала все на свете и в политике разбиралась не хуже гетмана. — Так зачем же мы сами добивались подписания той Унии? Ведь поляки долго думали… — Не знаю! — всплеснула руками пани Биллевич. — Это дурь нашей шляхты, которую сейчас и пытается исправить пан гетман. Вот почему я никогда не хотела быть католичкой. Лучше поменять королевство, если уж мы своего короля не хотим провозгласить! В Швеции, по крайней мере, никто никого так не угнетает, как здесь. У нас же поляки хотят, чтобы поляками стали абсолютно все: и мы, и жмайты. — Все равно в книгах этого Литвина я почему-то не вижу замысла польского короля против Литвы, — улыбнулся Кмитич, — это, скорее, замысел жмайтской шляхты выглядеть благородней, чем есть. Я вот только одного не пойму, почему они не хотят гордиться своим северным происхождением? Почему этим гордятся голландцы, шведы, датчане, мы, а жмайтской шляхте подавай римские корни? Я, к примеру, горд, что зачинателем нашего рода, по словам моего деда, был лют Вуй или лютич Вуятич — как угодно. Наши предки римлян громили, были сильней их…
Кмитич сразу вспомнил Чернобыльский замок деда Филона Кмита и угрюмую, сырую и полутемную галерею с портретами предков. Портреты пугали юного Самуэля. Они, словно мертвецы, смотрели на мальчика своими искаженными, будто бы раздавленными асимметричными лицами. С тех пор Кмитич и не любил литвинских мастаков, хотя ему и объясняли что-то про сарматский стиль написания таких портретов. На одном таком семейном портрете Кмитич почти с ужасом рассматривал человека с длинными рыжими усами, диким взглядом непропорционального лица, с не то собачьей, не то волчьей серо-рыжеватой маской на голове. В руках этот человек держал копье и щит, за спиной у него был лук со стрелами. Одет этот предок был в шкуру, а фоном портрету служил черный силуэт ели с паутинкой мелких трещинок краски. Судя по всему, портрет был старый, не менее ста лет, ибо местами кусочки краски отвалились, оголяя серый холст. Либо техника картины оставляла желать лучшего… У ног человека на портрете притаилось какое-то серо-коричневое существо — собака или, скорее всего, ручной волк. Трудно было определить. Глаза существа светились в темноте двумя мутными желтыми пятнами, а в верхнем углу картины из-за темно-серого облака на темно-фиолетовом небе чуть торчал желтый серп месяца. Картина была мрачной, страшной и пугала мальчика, но дед однажды специально подвел Самуэля к ней. «Гэта наш продак Вуй, што значыць воін, бо люцічы вылі, як ваўкі, калі ішлі на ворага, — рассказывал хриплым тихим голосом дед Филон, — лютичи превращались в волков, видели в темноте, ходили, как волки, рычали, как волки, выли, пугая до смерти врага. |
