Ночь на Ярилу… Михал и сам не заметил, как в последние три-четыре года с нетерпением ожидал этого веселого языческого праздника, до сей поры отмечаемого некоторыми жителями Несвижа. Он жуть как любил наблюдать утром 1-го червеня, как люди украшают березку ленточками и как выбирают самую красивую девушку, одевают ее в белые одежды, садят на белоснежного коня и водят с песнями по городу, выпрашивая у бога Ярилы благодатного лета. А в ночь на Ярилу силуэты нагих парней и девчат мелькали у прудов. То было время свободной любви, время бога Ладо и песен «Ой, диди-Ладо», так сильно порицаемое священниками — и католическими, и православными, и протестантскими.

Как же хотелось бы Михалу скинуть с себя все свои модные нарядные кружева и голышом броситься с какой-нибудь симпатичной девушкой, а лучше с Аннусей, в холодную воду несвижского пруда в ночь на Ярилу! Или со всеми вместе спеть в хороводе:

Увы, этого он, представитель знатнейшего в Европе рода, не мог себе позволить. Но именно такие волнующие оргии наверняка уже происходили где-то рядом в этот полночный час там, за толстыми стенами замка, куда Михалу, увы, не пристало ходить ночью.

Юный ординат Несвижа тяжело вздохнул, затем усмехнулся собственным мыслям, представив, как купается с юной Аннусей в лунном свете, вновь вообразил милое сердцу личико тайной возлюбленной и хотел было уже идти дальше, но перед лестницей еще раз взглянул на фреску Грюнвальдской битвы. Там, в центре фрески, с мечом в руке и в короне, кою ему так и не дали одеть польские шляхтичи, был изображен легендарный литвинский князь Витовт под знаменем с крестом. «Прав Самуэль, — думал Михал, вновь и вновь разглядывая хорошо знакомую сцену знаменитой битвы, — мы все чуть-чуть язычники, и нам, литвинам, помогают и паганские боги.

Вот, взять, к примеру, знаменитый Грюнвальд! Истинные христиане католики-крестоносцы идут в атаку с пасхальными лозунгами и гимнами, восхваляющими Христа, а их опрокидывают и побеждают вчерашние язычники литвины, добрая половина которых лишь только старается быть христианами. Князь Витовт и сам был сыном языческой волхвы. Да и основатель рода Радзивиллов являлся не кем иным, как волхвом Лиздейкой паганского бога Рода. И если бы занятие Лиздейки было чем-то неправедным, то разве выросло бы древо Радзивиллов таким высоким и крепким? Конечно, нет! Все же прав Кмитич: Христос на небе, а Велес с Ярило и Тур с Родом — на земле…»

Михал оторвал взгляд от фрески, как вдруг… от лестницы повеяло мертвецким холодом, словно он стоял на пороге склепа. Юноша почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Он инстикгивно сделал шаг назад, ибо это был тот же странный холод, что и 26-го октября, и вновь шел от лестницы, но на этот раз никаких шагов и стонов слышно не было. Теперь кто-то невидимый и холодный как лед словно бы стоял на лестнице, поджидая юного князя, или же осторожно подкрадывался к юноше.

Однако сейчас Михал не испытывал того суеверного страха, что в первый раз. Он не стал осенять себя крестом, а с расширенными зрачками и замершим дыханием ждал, когда же призрак Барбары Радзивилл, если это в самом деле он, появится и скажет, чего же хочет неспокойная душа его родственницы… Изо рта пошел пар, словно юноша вошел в морозную ледовну… Но… все, холод исчез. Может, вновь показалось? А пар изо рта? Может, в непрогревшемся за прохладный май замке просто еще холодно?

Михалу стало как-то неловко, только уже не за суеверный страх, а за желание увидеть призрак.