Дальше записка обрывалась, хотя на папирусе еще оставалось свободное место и чернела большая клякса, словно писавшего кто-то подтолкнул под руку.

Я торопливо перерисовал текст в свой блокнот и занялся вторым клочком папируса. Это тоже, видимо, какой-то черновик. Буквы небрежно разбежались по неровным строчкам: дельта, эпсилон, сигма, омикрон…

Я перечитал их снова и крепко потер себе лоб.

Все буквы были мне знакомы, но я ничего не понимал. Они не складывались в нормальные, понятные слова. Самые обыкновенные греческие буквы… Но из сочетания их получалась какая-то немыслимая тарабарщина, лишенная всякого смысла.

Я понимал лишь отдельные слова: «по-ахейски», «нацеди», а вот это, пожалуй, «размешай». Но и эти слова были какие-то искаженные, с отсеченными окончаниями, словно нарочно исковерканные, так что я скорее угадывал их смысл, чем понимал его точно.

Весьма странное и мучительное ощущение! Представьте себе, что вы по-прежнему знаете, как произносится каждая буква родного алфавита, но понимать смысл слов, написанных ими, вдруг разучились. Перестали понимать свой родной язык!

Так было и со мной. В полной растерянности я поднял голову и сказал обступившим меня студентам:

— Ничего не понимаю… Что за черт!

Часть вторая. Мы ныряем под землей

Иметь взгляды — значит смотреть в оба!

1. Рассказывает Михаил Званцев

Мой Алеша бросил свои раскопки и примчался в Москву совсем ошалелый. Всегда такой спокойный, рассудительный, даже слишком медлительный, на мой взгляд, тут он стал сам не свой. Еще бы, поставьте себя на его место: наконец-то нашел заветный «письменный источник», а прочитать его не может!.. Из шестидесяти восьми слов разобрал только пяток.

Вечером мы вдвоем с ним ломали головы над этой загадкой. Небольшой, криво оторванный клочок папируса, исписанный поперек столбцами неровных строчек. Буквы на нем выцвели, стали едва заметны, — не случайно его, видно, бросили в мусорную корзину. А мой фанатик прямо трясется над ним, словно это невесть какое сокровище.

Но, честно говоря, я начал разделять его азарт. У меня тоже руки прямо зачесались расшифровать сей загадочный документ.

— Слушай, а может, это действительно шифр какой? — предположил я.

— Кому нужно было зашифровывать какие-то хозяйственные надписи? — пожал он плечами.

— Почему хозяйственные? Ты что, их прочитал?

— Нет, но пользуюсь все тем же методом дедуктивного анализа, могущество которого уже имел счастье тебе демонстрировать. Смотри, — он склонился над столом, водя карандашом по стеклу, под которым лежал кусочек папируса, — видишь, в конце четвертой строки одинокая буква «бета», в конце пятой — «альфа», а девятая строка кончается буквой «гамма». Это явно цифры: 2, 1, 3. Греки тогда обозначали цифры буквами. Значит, идет какое-то перечисление, опись чего-то.

— Пожалуй, ты прав.

— Уже есть зацепка. Значит, рано или поздно мы его расшифруем…

— Да, по частоте повторяемости отдельных букв. Чистейшая математика и статистика! И все-таки я прав, а не ты: ключ к этому тарабарскому языку надо искать, как в обыкновенной шифровке. Мы с тобой сейчас в положении Вильяма Леграна, обнаружившего кусок пергамента с криптограммой пиратского атамана…

— Какого еще Леграна?

— Маэстро, надо знать классиков. Эдгар По, «Золотой жук».

Я легко отыскал на полке серый томик и открыл на нужной странице, не обращая внимания на очередной ядовитый выпад:

— Это что, твое основное пособие по расшифровке неизвестных письменностей?

— Итак, что сделал проницательный Вильям Легран? Он подошел к расшифровке строго научно.