А Белка разбудила меня около часу дня нежным поцелуем и словами:

— Я уже помылась. Хочешь меня?

— Хочу, — ответил я честно. — Только сначала расскажи.

— Ты будешь ревновать и злиться.

— Нет, — пообещал я.

А вот рассказывать она как раз и не умела. То есть глупо стеснялась, как девушка-гимназистка. Мешало ложно понимаемое чувство вины. Я совершенно не злился. Ревновал — да, но ровно в той степени, в какой это было необходимо как острая пикантная приправа к нежным чувствам и страсти. Я ещё раз открывал для себя совершенно новую Белку и наслаждался этим. Сам процесс вытягивания из неё подробностей возбуждал сильнее всяких стриптизов и эротического массажа. Хотя подробности и оказались несколько скучноватыми. Парень-мулат с литыми мускулами и фантастической подвижностью всего тела демонстрировал в сексе абсолютный примитив: не человек, а какой-то отбойный молоток. По разряду «предварительная игра» предлагался дилетантский набор наскоро заученных ласк, не доставлявших радости самому умельцу, а половой акт выполнялся как чисто спортивное упражнение, при этом от перемены поз загадочным образом абсолютно не менялись ощущения. В общем, Белка толком и не поняла, удалось ли ей добраться до финиша.

— Как это может быть? — не поверил я.

— Очень просто. У меня и раньше бывало иногда, не знаю, от чего это зависит, такой скучный, бледный финал, когда мучаешься, мучаешься, а потом вдруг становится приятно, ну и ты сразу расслабляешься и думаешь, ладно, хватит на сегодня. Короче, этот парень — как самая дешевая конфетка в шикарнейшей упаковке. Я поняла — на них надо смотреть, а трахаться — только с тобой.

И это было так трогательно сказано, что больше я уже ни о чем не хотел слушать. Мы были одни в доме, Бригитта осталась в городе, а Рюшик, как я уже объяснял, жил у бабушки с дедушкой в Ланси.

И не было в целом свете ни Грейва, ни Эльфа, ни ИКСа, ни ЧГУ, ни их дурацкой точки сингулярности.

Только мы вдвоем с Белкой. Только мы.

Глава первая. Князь Мышкин в «Линкольне-Навигаторе»

Возле вокзала Цоологишер Гартен (никто его, впрочем, так длинно не называет, все говорят просто Цоо), сверкающего немыслимой чистотой полов, прозрачностью стекол, серебром и золотом металлической отделки, благоухающего цветами из бесчисленных магазинов и пирожными из бесчисленных кафе — возле всего этого великолепия постоянно отирается масса очень грязных и очень несимпатичных личностей всех цветов кожи и самой неожиданной национальной принадлежности.

Франц Швиммер, один из референтов финансового магната Дитмара Линдеманна, предпочитал бывать в этом месте пореже. Вылезая из своего скромного «Опеля-Омега» (девяносто девятого года, с кожаным салоном, трехлитровым движком и турбонаддувом), он всякий раз боялся испачкаться о цветные лохмы какого-нибудь панка или об яркий макияж слишком навязчивой проститутки. А тут ещё этот турок назначил ему встречу под вывеской «Магазин для геев».

«Пристрелю гада, если опоздает, — скрипел зубами Франц, зверея все больше. — И почему нельзя было получить сообщение прямо из Турции? Идиотизм какой-то!»

У Швиммера хватило ума задать этот вопрос патрону и испытать на себе настоящий эмоциональный сель. Дескать, Линдеманну, никто и никогда не должен звонить из Турции, тем более приезжать к нему оттуда, Линдеманн не хочет и не будет иметь ничего общего с этой страной, пронизанной насквозь спецслужбами России, Британии, Америки, Греции, Израиля, родной БНД в конце концов, а тут ещё эти курды, этот Аджалан, будь он трижды проклят! И кто это придумал, что его надо под суд отдавать? Пристрелили бы сразу, как бешеную собаку! С такими по другому нельзя.