Чермоев прошелся ладонью по заросшему двухдневной щетиной подбородку, затем вскинул голову.

— Молодец, Ваха! Ты меня навел на одну неплохую мысль... Ну-ка, волоки на поляну этих русских скотов!

...Приготовления заняли совсем немного времени. В иной ситуации здесь собралось бы немалое число зрителей, но сейчас явно не тот случай — у Чермоева возникла идея посекретничать кое о чем с плененным вчера российским офицером.

На краю поляны, в нескольких десятках шагов от землянок, где отдыхали не занятые в охранении боевики, находились пятеро людей, включая двух плененных федералов — эти были связаны. Ваха вызвал себе на помощь моджахеда Сабу, одного из троицы прикрепленных к его отряду афганцев. Общаться с ним приходилось на диковинной смеси арабских и вайнахских слов, но зато он не знает русского, за исключением нескольких матерных слов и выражений.

В данном случае это существенный момент: есть вещи, которые следует держать в секрете даже от своих людей.

Предназначенная для потрошения особь усилиями Сабу была уже привязана к стволу крепкого дубка, две нижние ветки которого, чтобы не мешались, пришлось обрубить. Вэдэвэшник, двадцати лет от роду, младший сержант, уроженец города Пскова. Его имя и фамилия роли не играют, нынче он скот бессловесный. Морда покорябана, на черепе багровая шишка величиной с голубиное яйцо. В отличие от своего командира даже не ранен. Его особо даже не били, настолько все устали после трудного похода по окрестным горам.

И вот этот «егерь», один из тех, кого держат за пушечное мясо и посылают в горы охотиться на непокорных вайнахов, будет сейчас наказан по законам самих гор.

Сабу, свирепого вида моджахед, со странно блестящими бусинками глаз, пнул ногой связанного офицера, которого усадили прямо на землю, так, чтобы он мог видеть все происходящее на «сцене».

— Р-рэзат бачка буду! Еп-пать буду!! Шурави бля-яд!!

Чермоев, жестом отстранив излишне горячащегося моджахеда в сторону, буднично произнес:

— Ваха, можешь приступать.

Хурциев весь подобрался, как дикая кошка перед прыжком. Полуметровый тесак бесшумно покинул ножны, рукоять, кажется, срослась с ладонью, а острейшее лезвие тут же отзеркалило слепящим солнечным бликом.

Он на какое-то мгновение замер, вглядываясь в лицо врага. Вэдэвэшник смотрел на него в этот миг испуганно и покорно, все равно как баран. Ваха осклабил зубы и тут же легким, почти невесомым движением провел своим клинком невидимую черту вокруг горла своей жертвы.

Затем, вернув тесак в ножны и сделав шаг назад, он скрестил руки на груди, да так и замер в безучастной позе.

Касание клинка было настолько невесомым, что со стороны оно могло даже показаться неопасным для приговоренного к казни. Но Чермоев, знавший толк в таких занятиях, удовлетворенно покивал головой. Молодец Ваха, настоящий мастер своего дела.

Уже через несколько секунд тонкий белесый след — под подбородком, от уха до уха, — смахивающий на безобидную царапину, стал медленно набухать кровью.

— Не отворачивайся, старлей, — властно произнес Чермоев. — Глядеть прямо, кому сказал! Жить ему осталось примерно десять минут. Это как песочные часы, понял? Но есть одно отличие... Там песок сыпется, отмеряя время, а здесь кровь капает, а с ней и жизнь уходит... А теперь смотри на меня! И слушай и соображай, быстро-быстро соображай, если не хочешь, чтобы с тобой сделали то же самое!

Он теперь стоял перед старлеем, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной. Тот морщился — не то от боли в простреленном плече, не то от чувства собственного бессилия. Грязный запотевший камуфляж пропитался вдобавок кровью, нос и губы разбиты — кто-то из вайнахов уже сорвал на нем свою злость.