— Халаты постоянно кому-то отзваниваются, а мне ни слова. Ненавижу, когда начальство знает больше нашего, — словно прочитав ее мысли, хрипло огрызнулся Муни. — А они там все вечно себе на уме.

В трубке раздался приглушенный плевок, и послышалось несколько коротких ругательств. Отпрыск итальянских иммигрантов, хлебнувший лиха на улицах Бронкса и до службы в полиции, а потом уже и в конторе занимавшийся боксом, Муни не изменял некоторым своим привычкам, наработанным в частых дворовых потасовках с местной шпаной.

— Иногда я вообще не понимаю, что он там себе думает, а? Кто я ему, ищейка-Пинкертон? Комиссар Рекс? Почему хоть раз просто не сказать: «Муни, я тут совсем замотался и просто не увидел, какой ты на самом деле хороший мужик. Я благодарен тебе за то, что ты разгребаешь за меня все это паршивое дерьмо, пойдем-ка, я знаю отличный кабак, где можно неплохо пропустить по стаканчику», — распалился в трубке итальянец, и тут его кто-то снова позвал. — Короче, я устал распинаться, приезжай, пока медгруппа не отчалила. Погоди минуту… Сэм! Паташик! Эй, Паташик! Продублируй у них файл с пальчиками! И проследи, чтобы не смазали. Еще не хватало потом по моргам до ночи мотаться. Алло, Кейт! Ты слушаешь?

— Погоди, сейчас ручку возьму, — поморщившись от нового приступа головной боли, Кейт потянулась к лежащему на тумбочке блокноту. — Адрес давай.

— Чего? — не понял Муни. — А… Еще не привык, что ты у нас новенькая. Записывай. Кстати, захвати фэбээровское удостоверение.

— Зачем?

— Потому что по удостоверению ветсаннадзора за оцепление ты просто так не пройдешь.

Сев на кровати и заправив за ухо кудрявую прядку светлых волос, Кейт посмотрела в противоположный конец полупустой комнаты, где один на другой были сложены картонные ящики, помеченные маркером.

— А я говорил вчера — не налегай. Кукурузная водка та еще гадость, если не знаешь, как правильно пить, — понимающе усмехнулись в трубке. — Приезжай. У меня в бардачке аспирин. И аккуратнее за рулем, тут у нас по утрам, как видишь, психов полно.

— Скоро буду, — снова взглянув на часы, пообещала девушка. — Только в порядок себя приведу.

— О'кей. Жду.

Нажав «отбой», Кейт откинулась на кровать, разметав по простыне волосы, и со стоном запустила подушкой в нагромождение ящиков, слушая, как на улице продолжал заливаться импровизирующий Бо. Сегодня же воскресенье! Вот ведь везет мужику. Сиди себе на лавочке целый день, грейся на солнышке, распевай да играй на гармошке, глядишь, уже вечер, да и в кармане кое-что нет-нет да и звякнет. Но завидовать одинокому музыканту на самом деле было не в чем — бывший ветеран Вьетнама, потерявший руку, не нашедший нормальной работы, всеми брошенный и никому не нужный, ютился в подвале дома, куда переехала Кейт, в компании колченогого пса по кличке Гувер. Но старого Бо все любили и периодически пускали к себе переночевать, а чаще всего просто подсовывали «в лапу» чего-нибудь пожевать. Вслушиваясь в блюзовый мотив за окном, девушка вздохнула. Прав был папа, любивший повторять, что каждому в жизни свое.

Кто бы знал, как ей не хотелось сейчас вставать. Но дело действительно плохо. Мертвый агент — это очень и очень плохо. Хорошо еще, если это просто рядовое убийство на почве ограбления. Ну, приглянулся мужичок кому-нибудь на улице, напали, пока отнимали деньги, увидели перстень, не смогли снять и отрубили руку. Девушку передернуло, обычной перочинной «раскладушкой», которой орудует всякая мелкая шушера в подземках, такого не сотворить. Нужно что-то посерьезнее, вроде топорика или тесака, которым мясники рубят кости. Но все равно, выходило как-то уж больно жестоко.