Он тихонько вошел в здание интерната, на цыпочках прокрался по коридору и лег в свою постель, укрывшись с головой тонким байковым одеялом. Феликс не мог вспомнить, сколько прошло времени, видел ли его кто-нибудь на улице или во дворе, он не помнил и не осознавал, сколько времени собирал и поджигал газеты, но сладкое чувство удовлетворенной мести, отплаченной обиды помогло ему согреться и уснуть.

Проснулся Феликс Коротич только через двое суток, и то — благодаря экстренным медицинским мерам. Руководству интерната пришлось вызывать другого эскулапа, чтобы привести бледного и чуть дышащего мальчика в чувство. Встал вопрос о трепанации черепа, наконец сделали рентген и обнаружили крупную гематому прямо в затылочной части мозга. Феликса со всеми предосторожностями отвезли в больницу и подготовили к операции, которая прошла чрезвычайно успешно. Мальчик уже на второй день сам вставал, хорошо кушал и выглядел оживленным. Правда, на полгода тренировки запретили, и на областные соревнования Феликс поехал только следующей зимой, зато он набрался сил, окреп и возмужал.

О том, что его бывшие соседи тетя Валя и дядя Коля сгорели во время пожара, Феликс узнал намного позже самого события и встретил весть вполне равнодушно. И в самом деле, почему он должен был переживать, что алкоголики, захватившие его жилплощадь, выставившие его из дому, обокравшие его, сгорели во время пьянки по собственной неосторожности? По крайней мере, так звучала версия гибели соседей, которую рассказали Феликсу сотрудники интерната, в свою очередь повторявшие то ли заметку в газете, то ли чьи-то домыслы. Дети, к счастью, спаслись буквально чудом: Вовка и Петька проснулись от запаха дыма и инстинктивно, как два хитрых животных, выскочили из горящего дома, нисколько не беспокоясь о младших “спиногрызах”, исходивших ревом и криком в своей кровати, одной на двоих. Младших детей вытащили соседи, так как пьяные родители даже не проснулись и сгорели, предварительно задохнувшись в густом дыму.

Феликс никогда больше не слышал о семье бывших соседей. Да и не желал слышать. Вся история с поджогом как бы изгладилась из его памяти, как дурной сон, он смутно вспоминал кое-какие свои поступки, мысли, но во всем происшедшем присутствовали отстраненность и холодность, воспоминания не были расцвечены эмоциями. Поэтому и угрызения совести не мучили Феликса нисколько, он почему-то считал, что его роли в пожаре не было. Может быть, если бы погибли дети, Феликс вышел бы из спячки и горячо переживал случившееся, а так — ну, были неприятные и злые тетя и дядя, ну, не стало их из-за собственного беспробудного пьянства и неосторожности… Парень начал давным-давно новую жизнь, в которой не было места и времени для печальных воспоминаний, связанных с прошлым.

Однако иногда, когда менялась резко погода, наступало потепление, начинал вдруг таять снег, а небо становилось акварельно-сырым и тяжелым, Феликс чувствовал тупую тяжесть в голове и слабость во всем теле, похожую на то давнее оцепенение. И в памяти поневоле всплывали отрывочные кадры истории с поджогом, яркие, четкие, как отличного качества фотографии. Вспышка — и Феликс видит себя крадущимся по истертым ступеням подъезда, вот к лицу приближаются ломкие, желтые от старости газеты, синий крошечный огонек на кончике спички, на древесине выступают капельки жидкости… Редкие круги света ночных фонарей, синие сугробы, скрипучие двери интерната… Но даже эти яркие воспоминания, хоть и были мучительно навязчивы, не содержали в себе страданий или угрызений совести.