В чем, в чем, а в машинах я разбираюсь. Это у меня наследственное, от папы, потому что мама различает машины только по цветам, размерам да еще знает, что бывают пикапы. Марка и модель для нее пустые звуки.

– Если она говорит, что это был «бьюик», значит, так и есть, – вступился за меня папа, и Уайатт кивнул.

В другое время я бы разозлилась на то, что он поверил папиному слову после того, как усомнился в моем, но в тот момент я была не в себе, точнее, вне себя, но при этом не в себе физически и психически. Я обессилела, только не от боли, просто этот инцидент стал последней каплей. Сколько еще раз на меня будут покушаться, прежде чем вгонят в депрессию? Можно подумать, я специально мешаю кому-то жить. Да я даже чокнутым водителям не показываю палец – ведь неизвестно, приняли они лекарство или нет, прихватили с собой заряженный пистолет и не забыли ли дома мозги. Я устала, у меня все болит, я сейчас расплачусь.

Но плакать на виду у всех я не стала. Я не плакса, по крайней мере, не плачу напоказ. Могу, конечно, всплакнуть над мелодрамой или когда на футбольном стадионе играют «Звездно-полосатый флаг», но если несладко приходится лично мне, обычно сжимаю зубы и шагаю дальше. Жизнь не раз била меня, а слез не дождалась. Если я сейчас расплачусь, то все поймут, что мне себя жалко, а это ни к чему. Хватит и того, что я выгляжу немногим лучше трупа, распускать нюни ни за что не стану.

Если бы сейчас мне показали ту паршивку из «бьюика», я бы задушила ее своими руками.

– Поговорим об этом потом, – предложила мама. – Ей надо отдохнуть, а не переживать весь кошмар заново. Вы поезжайте домой, а я побуду с ней. Это приказ.

Уайатт ненавидит приказы, но маму иногда слушается.

– Я тоже останусь, – заявил он непререкаемым полицейским тоном.

Прикрыв глаза, я наблюдала за ними. В любое другое время перспектива схватки взбодрила бы меня, но сейчас мне хотелось только тишины и покоя.

– Не надо со мной оставаться. У всех завтра дела, так что поезжайте по домам. Со мной все хорошо, честное слово.

На заметку: «честное слово» обычно говорит тот, кто врет – как я сейчас.

– Мы останемся, – решил Уайатт, пропустив мимо ушей мое великодушное предложение и заверения. Меня обсуждали так беззастенчиво, что я невольно оглядела себя – мне вдруг показалось, что в палате меня нет. Ну вот, сначала пришлось целый час торчать на грязной стоянке, теряя надежду, что меня вообще когда-нибудь заметят, а теперь меня никто не слушает, хотя дар речи я вроде не утратила.

– Наверное, я стала невидимкой, – пробормотала я.

Папа похлопал меня по руке.

– Нет, просто все мы волнуемся, – негромко объяснил он, не купившись на мою браваду. Папа умеет вставить слово к месту и слишком близко к сердцу принимает все мои беды – может, потому, что я вылитая мама. Боюсь, что и Уайатт будет так же трястись надо мной. Все бы ничего, если бы мы уже прожили вместе тридцать с лишним лет, как мама с папой, но мы пока еще только притираемся друг к другу, избыток заботы лишает меня многих преимуществ и заставляет все время быть начеку. С другой стороны, умением беспокоиться за меня Уайатт выгодно отличается от моего бывшего мужа, Джейсона, который реагировал только на белокурую шевелюру и упругую попку – между прочим, собственную.

В Джейсоне есть что-то от игрушки-пружинки, которая гнется во все стороны; стоит представить, как он кубарем летит с лестницы, и губы сами растягиваются в усмешке.

Но вернемся в больничную палату. Мама быстренько положила конец спорам и отправила домой папу и сестер, потому что время близилось к двум часам ночи. Напряжение сказалось даже на маме с Уайаттом – у обоих под глазами появились темные круги, оба держались напряженно и все-таки выглядели лучше остальных, особенно меня.