— Вы забыли, вероятно, как они мне шапку искали? — продолжал между тем идеолог.

— У вас пропала шапка? — спросил Думенков. — Когда?

— Украли, — просто поправил его Ольшенский. — Читал я зимой как обычно лекции в совпартшколе. Разделся внизу, на первом этаже в гардеробе. К обеду возвращаюсь одеваться, и что вы думаете?

Ольшенский обвёл слушателей величавым взором.

— Пальто выдали, а шапки нет.

— Вот история! — взмахнул руками Думенков и почему-то хохотнул.

— Мне, представьте, было не до смеха! — возмутился Ольшенский. — Рассказывать вам и то стыдно. В совпартшколе и шапку украли! Кому скажи — на смех поднимут. Но на дворе мороз двенадцать градусов. Не молод я уже, чтобы налегке без головного убора по улицам города шастать. Не тот возраст, сами понимаете…

— Нашла милиция шапку-то? — не дослушав, поинтересовался Думенков.

— Самый главный их приехал. Меня расспрашивать даже не стал. Под козырёк и кричит: «Сейчас отыщем!» Пузатый такой и громогласный.

— Лудонин вроде не кричит, — высказал вслух догадку Думенков, — и не пузатый он.

— Я потом слышал, что они его между собой «автобусом» звали.

— Странная фамилия. Нет таких в Управлении внутренних дел начальников. Я всех знаю, — озадачился председатель облисполкома.

— Значит, не всех изучил, Иван Григорьевич, — донеслось от стола, где сидел первый секретарь, — а шапку-то нашли всё-таки, Павел Александрович?

— Нашли, — кивнул Ольшенский, — нашли, как не найти. Вместе с жуликом! Я, правда, не дождался. Так и добежал до дома по морозу налегке. Но вечером доставили. Только моя, знаете, Леонид Александрович, пирожком была, пыжиковая такая, я её давно ношу, а эта норковая оказалась и новая совсем.

— Ну и что? — опешил Думенков.

У Боронина на лице тоже появилось какое-то подобие интереса.

— Вернул я им шапку.

— А вашу нашли?

— До сих пор в ожидании. Но я их уже не беспокою. Раздеваюсь теперь у заведующего в кабинете. А в гардеробе, Леонид Александрович, троих смотрящих поставил наш хозяйственник.

Думенков всё же засмеялся, Боронин не отреагировал никак.

— Пришли ко мне Лущенко, Иван Григорьевич, — напомнил он Думенкову, — он у тебя на совещании будет?

— А как же, Василий Дмитриевич уже давно заждался меня, наверное. Да и не один он. Но мы там не скоро закончим, Леонид Александрович. Может быть, его сразу подослать?

— Нет. Работайте. Я подожду. Сегодня мы много беседами да совещаниями занимались. Я задержусь вечерком, надо документы посмотреть. Пусть после подходит.

Было известно: если первый секретарь не был в командировке, в московской поездке, в разъездах по районам или по предприятиям, то из обкома он не выходил к служебному автомобилю раньше десяти или одиннадцати вечера. Сидеть в партийных аппаратах по ночам до утра давно уже стало немодным и необязательным, но Боронин находил для себя настоящее физическое удовольствие от своего кабинета. Если бы не новые порядки, заведённые ещё Никитой, он сидел бы в кабинете до утра, но понимал: не то время, начнут осуждать, и так за спиной молодые, видно, анекдоты травят или злословят. Провинциал, никогда не общавшийся со столичной политической элитой, к закату жизни обрёл он величие, когда рухнули идолы и вожди. Получив огромную власть, не знал, как ею пользоваться. Сподобиться молодым уже не мог, мешали традиции, тяжкий опыт прошлых ошибок, грехи юности. Взбрыкнуть стеснялся — осудят, тысячи глаз следят.