Тени мелькают все ближе и ближе. Луна отражается в блестящих ртутью глазах, красных, желтых, зеленых. Светлая ночь помогает заметить бросок стремительного серого тела, позволяет рассмотреть момент, когда хищники уже рядом. Люди встают в круг, окружая себя кольцом из острой стали, дерева посохов и палок, плюющихся огнем факелов. Серые тени все ближе, гонимые голодом и неумолимые.

– Господи, помоги! – Крик, одинокий, дрожащий, летит к луне. Тени все ближе.

Моряк из Абиссы, за каким-то чертом оказавшийся здесь, в глубине континента, в горах, неожиданно шагает вперед. Сплевывает на снег вязкую табачную жвачку, убирает руку с эфеса своей боевой шпаги. Люди застывают, глядя на него обезумевшими глазами. А тот опускает конец вязаного морского шарфа, вытаскивает что-то темное. Луна отражается на металле, тени замирают, разворачиваются, исчезают…

побережье Северного моря,

Доккенгарм

А сзади нарастает треск, разлетаются под ногами сухие ветви и сучья. Преследователи не скрываются, бегут именно за тобой. Неудержимые в своей жажде и этой погони, и ее финала. Треск идет по пятам, ломится через сухостой и молодой ельник, как сильный и быстрый зверь, который ни за что не отпустит жертву. Он рвется вперед, поводя чутким носом, ловит страх, пот, желание жить… и идет по следам. Неотвратимый и догоняющий.

Корень вяза, такой незаметный, подло и предательски торчит над землей. Носок башмака, длинный, модный, входит как раз под него. Тело само делает рывок вперед, не успевая остановиться. Стопу и чуть выше ее рвет короткий огненный укус боли, земля сильно бьет в колено и выставленные руки. Острый скол небольшого сучка пропарывает кожу на правой ладони, но это не важно, вовсе не так важно! Важнее мокрая после недавнего дождя глина, листья и трава, устилающие пологий склон оврага внизу. Таких здесь не так уж и много, но именно этот оказывается прямо на пути. Тщетно пальцы пытаются ухватиться за что-то, тело сопротивляется, но не может ничего сделать.

Скольжение по шуршащим листьям перерастает в полет. Отрывает от склона, бросает вверх и вперед. Внутри все сжимается, рвется, разлетается в стороны и поджимает к самому горлу. Краткий-краткий миг без веса, без ощущения себя, пока спина с хрустом не встречается с землей. Воздух разом вылетает наружу вместе с то ли криком, то ли хрипом. Темнота.

– Папа, папочка, что я наделала?.. Не верь ему… папа?

Тук-тук-тук… что это? А это собственное сердце стучит и отдается в голове ударами молотка по гвоздям, клювом дятла по коре, падающими по крыше редкими тяжелыми дождевыми каплями. Голова кружится, даже если не встаешь, лежишь на отбитом боку. И яснее ясного, что надо сесть, попробовать сесть! И тут же возвращается боль, подло, неожиданно. И острой своей пастью, гниющими и загнутыми клыкам – цоп за ногу! Господи, как же больно, до слез на глазах больно. Всхлип сам собой выходит промеж губ, тонкий, как скулеж у слепого щенка, оставшегося без мамки. А встать бы, надо бы встать… что это?!! Быстрее, вон туда, в кусты, там темно, там шипы, не увидят, не заметят, жить, Господи, жить-то как хочется. Шорох, шелест, скатываются по склону комья земли, мешаясь с кучками уже сухих листьев, ветками, камнями. Все? Неужели все? Липкими дорожками пот катится по спине, бокам, по животу, груди. Волосы лезут в глаза, и слезы горохом, злые, от отчаяния и слабости. Не хочу, не хочу-нехочунехочунехоч… МАМА!..

Шаги практически не слышны. Мягкие сапоги на толстой кожаной подошве без каблука останавливаются перед ее глазами. Даже не сапоги, так, что-то похожее на высокие и очень толстые чулки, с завязками крест-накрест по голени и икре. Выпушка на отворотах сверху, шерсть густая, серая с темными крапинками. Сапоги все в грязи, жирной, черной и липкой.