Джондалар рассказывал ей, что в его племени никому не запрещается участвовать в охоте, это было исключительно добровольным делом, хотя охотничий промысел считался очень важным занятием и большинство людей ходили на охоту, пока были силы и здоровье. Очевидно, Мамутои имели сходные обычаи. Ссылаясь на себя в качестве примера, он объяснял ей, что люди наделены разными способностями и могут овладеть другим, не менее ценным, чем охота, мастерством. После того как Джондалар научился обрабатывать кремень и приобрел репутацию отличного мастера, он мог обменивать свои орудия и копья на любые необходимые ему вещи. Поэтому ему совсем не обязательно было охотиться, если он не хотел этого.

Однако Эйле еще далеко не все было ясно. «Если охота — дело добровольное, то как же они определяют, достиг ли юноша зрелости? Существует ли у них определенный ритуал на этот случай? Мужчины Клана явно расстроились бы, если бы кто-то попытался убедить их, что вообще-то можно и не охотиться. Ведь мальчик не может стать мужчиной, пока не убьет на охоте большое животное…» Затем Эйла подумала о Кребе. Он никогда не ходил на охоту. Просто не мог из-за своего поврежденного глаза и покалеченной руки, кроме того, он еще и хромал. Он был мудрейшим Мог-уром, мудрейшим из посвященных шаманов Клана, но за свою жизнь он так никого и не убил, не прошел обряд зрелости. По его собственному мнению, он так и не стал мужчиной. Но Эйла понимала, что во всем остальном, кроме охоты, он явно был мужчиной.

Когда с разделкой туш бизонов было покончено, сумерки уже сгустились, однако все охотники без колебаний направились к реке, снимая свои испачканные кровью одежды. Женщины, отделившись от мужчин, ушли мыться выше по течению, но все находились в пределах видимости друг друга. Скатанные рулоны шкур и большие куски разрубленных туш были сложены в одном месте, а вокруг разожгли несколько костров, чтобы отпугнуть хищников и прочих любителей падали. Поблизости была навалена огромная куча топлива — плавника, валежника, а также свеже-срубленных деревьев, которые использовались для постройки загона. Чуть дальше располагался ряд низких палаток, а на одном из костров жарилась насаженная на вертел часть бизоньей туши.

С наступлением темноты резко похолодало. Тули и Диги одолжили Эйле запасную сухую одежду, и она с благодарностью приняла ее, хотя этот наряд был ей явно не по размеру. Свои забрызганные кровью вещи она выстирала, и сейчас они сохли вместе с одеждой других охотников. Проведя некоторое время с лошадьми, Эйла убедилась, что они уже спокойно отдыхают, забыв о дневных треволнениях. Уинни расположилась на границе освещенной кострами территории, выбрав наиболее удобное место, равно удаленное как от запаса мяса, предназначенного для транспортировки на стоянку, так и от груды остатков, сваленных за охраняемой огнем границей, откуда порой доносились тихое рычание и тявканье.

Охотники вволю поели бизоньего мяса, покрывшегося вкусной хрустящей корочкой, верхний слой его отлично прожарился, но у костей оно было еще совсем сырым. После этого, подкинув дров в костер, все расположились вокруг огня, чтобы поболтать, потягивая душистый настой травяного чая.

— …Честно говоря, Эйла очень ловко управилась с этим стадом, — говорил Барзек. — Не знаю, долго ли еще мы смогли бы удерживать бизонов на том пятачке. Они становились все более нервными, и я был уверен, что мы потеряем их, когда тот здоровенный бык помчался вниз по течению.