Вот они и в открытом кампо. Шарль и Винкельман, уже вдоволь налюбовавшись тропической природой, имели вид привычных путешественников, которым все эти красоты успели уже несколько понадоесть. Однако Маркиз, этот типичный парижанин, страстно влюбленный в сельские красоты и видевший здесь только леса да непроходимые болота или тинистые отмели вдоль берегов, восторгался на каждом шагу, как школьник, выпущенный на загородную прогулку.

Встреча с индейцами, с настоящими краснокожими, подлинными дикарями, такими, какие они есть вдали от белых людей, приводит Маркиза в неописуемый восторг.

Теснота малоков (индейских хижин), под крышей которых скучены двадцать пять — тридцать гамаков, не представляет собою для него ничего отвратительного, хотя оттуда вырываются ароматы, очень мало напоминающие розу или какой-либо другой душистый цветок. Вид роса, то есть полей, засаженных маниоком, бананами, ананасами, папайями, сахарным тростником, игнамом, пататами, внушает ему неудержимое желание поселиться здесь и жить, как живут эти индейцы.

— Подождите немного, Маркиз, подождите! — говорит ему Шарль, улыбаясь при виде его энтузиазма. — Вы скоро пресытитесь этими прелестями, и ручаюсь, что все это перестанет нравиться вам даже раньше, чем вы думаете. Все эти прекрасные вещи, от которых у вас теперь слюнки текут, станут вам омерзительны, и вы станете вздыхать по кусочку самого обычного ростбифа или краюшке белого хлеба, как некогда плакали евреи о легендарных луковицах.

— Да нет же, мосье Шарль! Нет! Неужели вы не находите, как и я, что эти индейцы, действительно, великолепны?

— Да, но мало одеты!

— Б-а-а! В такую-то жару! Их костюм превосходно приспособлен к климату! Посмотрите, как эта корона из перьев к лицу им! Как красивы эти лица, точно высеченные из красного гранита! .. Как называется у них эта корона?

— Они называют свой головной убор акангатаре.

— Акангатаре! Как это красиво звучит… Это настоящая диадема!

— И вы называете это костюмом?

— Нет, но ведь у них есть еще этот фиговый листок из бумажной ткани, которым они обертывают себя по бедрам и, надо им отдать справедливость, делают это довольно красиво!

— Это называется калимбэ, или турури, как они их сами здесь называют. Но мне кажется, что точнее всего было бы сказать, что они прикрыты только своей стыдливостью и одеты солнечным лучом; преобладающий их костюм — это нагота. Но вы еще ничего не сказали об их женщинах. Неужели вы будете настолько галантны, что станете уверять, будто эти кумушки, так пестро увешанные целыми километрами бус, кажутся вам привлекательными и грациозными?

— И здесь, как и у нас, мода имеет свои, зачастую весьма странные требования! Странными, конечно, можно назвать эти фантазии, созданные страстью к наряду и украшениям у этих первобытных детей экваториальной прерии!

Между прочим, трудно составить себе представление, до какой степени доходит у этих женщин любовь к бусам.

Бусы — это, так сказать, их единственное украшение и даже единственное одеяние. Это главный предмет их вожделений, ради обладания которым они соглашаются на какую угодно работу, не боятся усталости и утомления, предпринимают дальние путешествия, даже не останавливаются перед убийством ради того, чтобы отнять бусы и завладеть ими.

Какое счастье, какая неописуемая радость для этих дикарок иметь возможность показаться унизанной бусами, с тангой, увешанной теми же бусами и столь малых размеров, что ее едва хватает на самое элементарное прикрытие, которым, однако, довольствуется их стыдливость! Какое упоение иметь тысячи и тысячи этих цветных зерен, из которых они изготовляют себе ожерелья, браслеты, пояса. Целые километры бус, как говорил Шарль, они наматывают себе на шею, на грудь, руки, на икры так, чтобы быть увешанной ими с головы до ног и задыхаться под их тяжестью.