Драконам было совершенно не до людей — они, вообще, наверное, даже и не заметили, куда их занесло — им было некогда.

Они любили друг друга, точнее, приглашали друг друга к любви, играя в древнюю, как мир, игру…

То пикировали вместе вниз с громадной высоты с немыслимой скоростью, обвивая друг друга, и лишь у земли разрывали объятия, распахивали крылья и уходили от неминуемой гибели.

То неслись наперегонки к невидимым пока звёздам, передразниваясь, сближаясь, расходясь, но всё равно двигаясь так, словно невидимая струна соединяла их.

Люди внизу, все, кто был на улице, побросав дела, стояли, подняв зачарованно головы к небу, и отсвет драконовой любви падал на их запрокинутые лица, делая их удивительно светлыми и чистыми.

А драконы пели серебряными голосами…

На стене Огрызка я корчилась от боли, словно это пение резало меня на мелкие части — я, наконец-то, вспомнила отрывки забытой мелодии и поняла, какой же она была убогой и незатейливой по сравнению с настоящей песнью песней, какую поют драконы, когда им хорошо.

Видела, насколько же они красивые и соразмерные, и ясно представляла, каким кривобоким уродством выглядел наш полёт, где один был с крыльями, а другой, другая — без…

В голове звенело: «Ну ты же знала, что нельзя любить дракона! Ты знала, знала, знала! Пути людей и драконов не пересекаются! И не пересекутся никогда! Тебя же честно предупредили об этом!»

Я не ревела, какое там — у меня спазмом так перехватило горло, что я дышала-то с трудом. И поняла, что просто умру здесь, на стене, от боли и горечи под небом, где сплетались воедино два дракона.

Вцепляясь в парапет пальцами, с хрипом пытаясь втолкнуть в себя хоть немного воздуха, я стала отступать, почти отползать к лестнице, добралась, наконец, до ступенек и, держась за стену руками, стала спускаться вниз и вниз, пытаясь спрятаться, забиться куда-нибудь, где не слышно бы было этой песни, не видно было бы неба, в которое меня никогда не унесёт золотой дракон.

Под пальцами вибрировала стена — уйти от песни драконов было трудно, в унисон с ними пели теперь и камни, и стены, и люди… Кусая губы до крови, я прошла всеми лестницами наш Огрызок сверху донизу и рванула дверь, ведущую в подвалы.

Глубже и глубже, в самую древнюю часть представительства, оставшуюся нетронутой даже после того, как на поверхности здание почти снесли с лица земли. Подвалами практически не пользовались, лишь Профессор разводил тут какие-то вкусные грибы, требующие ровной температуры и рыхлой земли. И выгодно продавал.

Здесь уже не было слышно драконов, и царила темнота, лишь теплился на стене крохотный светильник-ночничок, который оставлял Профессор, дабы не переломать себе в полной темноте руки-ноги.

Чтобы освободиться, прогнать песню драконов, забыть её тоже, как забыла свою, я рухнула на земляной пол, вжалась в холодную влажную землю щекой, погрузила в неё растопыренные ладони, вцепилась в землю пальцами. Ничего, земля всё принимает и всех нас примет рано или поздно… И даст покой… В этом покое не будет места золотому дракону…

И только когда сырая земля вобрала мою боль, горло отпустило, и я смогла разреветься.

Здесь меня и нашел встревоженный Град, увидевший, что я куда-то ползу с перекошенным лицом, держась за стену.

— Ты чего? — воскликнул он с ужасом, найдя меня на полу в подземелье.

— Чего-чего… — простонала я. — Живот болит.

Ну и очутилась в конечном итоге в кровати с грелкой на животе. На свежевыбитом тюфяке под свежевыбитым одеялом.

А когда зажглись на небе звёзды, встала, распахнула рамы и ушла через окно из представительства.