Внезапно, прежде чем дон Леонсио успел ответить, на постоялом дворе возник ужасный переполох, прозвучали несколько выстрелов. Обезумевшие от страха мужчины и женщины выскочили из дома и с отчаянными криками разбежались в разные стороны.

— Спрячьтесь! Боже мой! Что это значит? Я сейчас вернусь, только постарайтесь, чтобы вас не узнали, спрячьтесь ради Бога! До свидания! До свидания! Я должен посмотреть, что там происходит.

Оставив дона Леонсио и его спутников в сильном беспокойстве, капрал поспешил к дому.

Сначала все шло хорошо. По прошествии замешательства и страха погонщики мулов и быков, окунувшись в стихию своего любимого времяпрепровождения, забыли о своих опасениях и вскоре уже общались с солдатами на равных.

Водка и вино лились рекой, радость возрастала соразмерно с возлияниями, горяча кровь и кружа головы.

Между тем поручик дон Торрибио с блестящими глазами и воодушевлением на лице продолжал петь, бренчать на гитаре, а главное — пить. Так, может быть, и продолжалось бы дальше, если бы не одно обстоятельство, которое вдруг все круто изменило и превратило сцену веселья в сцену ужаса.

Среди веселящейся публики находился молодой погонщик мулов лет двадцати пяти с тонкими и умными чертами лица, но с развязными манерами, привлекавший всеобщее внимание неподражаемой грациозностью в танцах. Вокруг него сосредоточились женщины, одаривавшие его обворожительными взглядами и бурно аплодировавшие его эксцентричным па.

В числе этих женщин были две шестнадцатилетние девушки, отличавшиеся красотой, присущей американкам. Жгучие черные глаза, опушенные бархатными ресницами, пунцовые губы, золотистый загар на румяных щеках, иссиня-черные тугие косы, стройный стан, гибкий и чувственный — все это вместе придавало им упоительную и сладострастную прелесть, которая не поддается анализу, но магическому действию которой невольно подчиняется даже самый холодный человек.

Эти две женщины превосходили всех остальных в выражении восторга по поводу искусства танцора. Следует отдать должное танцору. Он, по-видимому, не придавал особого значения производимому им эффекту. Это был добродушный парень, просто любивший танцевать, а при его образе жизни ему редко представлялась возможность предаться любимому занятию. Поэтому он был далек от того, чтобы пытаться внушить любовную страсть какой-нибудь из своих поклонниц.

Девушки эти инстинктивно почувствовали равнодушие погонщика и оскорбились, но не подали вида, продолжали расточать ему страстные признания и восторженные похвалы, которые становились уж слишком нарочитыми, чтобы оставить равнодушными многочисленных свидетелей этого. К тому же среди присутствующих было немало таких, которые много бы дали, чтобы заслужить расположение прелестного создания, и, как это случается в подобных случаях, стали сердиться на погонщика за проявляемое им равнодушие, упрекать его в недопустимой невежливости, неумении себя вести и в пренебрежении признательностью со стороны прелестных девушек.

Молодой человек, оказавшийся в затруднительном положении по одной простой причине — он самозабвенно отдался танцам и побуждаемый присутствующими проявить вежливость, решился выйти с честью из неприятного положения и пригласил сначала одну девушку, а потом другую потанцевать с ним.

Поэтому, как только поручик после очередного возлияния снова забренчал на гитаре, танцор направился с любезной улыбкой к стоявшим рядом девушкам, поклонившись, сказал той, которая оказалась ближе к нему:

— Сеньорита, не осчастливите ли вы меня согласием протанцевать со мною этот танец?

Девушка, зардевшись от удовольствия, уже протянула ему руку, когда ее подруга внезапно взвилась на месте и в мгновение ока очутилась между танцором и подругой.

— Вы не будете танцевать! — вскричала она гневно. Свидетели этой странной и неожиданной сцены с удивлением воззрились на них, ничего не понимая.