Дон Леонсио через несколько минут после признания, сделанного тогда на рассвете брату, как будто постепенно избавился от любовных чар и за четыре месяца до того дня, когда происходят описываемые нами события, женился на второй сестре дона Диего де Солиса. Когда дону Гусману пришлось на время расстаться со своей женой, он, не колеблясь, поручил ее брату, будучи уверенным, что его любовь к донне Антонии сменилась сердечной и преданной дружбой.

— Почему ты вернулась? — спросил дон Гусман, осыпая жену поцелуями.

— Надо было, — ответила она тихо, боязливо косясь в сторону Леонсио, — так мне советовала сестра.

— Ты поступила весьма неблагоразумно, милый ангел.

— О! С тобою я не боюсь ничего. Не хочешь ли поцеловать твоего сына?

— Ты и его тоже привезла?

— Я не хочу более расставаться с тобой, что бы ни случилось. Твой брат любит меня больше прежнего, — добавила она, наклонившись к уху мужа. — Его жена заметила это и вместе с доном Диего посоветовала мне вернуться. Мое положение становилось невыносимым.

В глазах дона Гусмана засверкали молнии.

— Они правильно поступили, — сказал он. — Только тихо. Брат наблюдает за нами.

Действительно, дон Леонсио догадался, что речь идет о нем, и выказывал явные признаки беспокойства. Наконец, не выдержав, он подошел к брату и резко спросил:

— Что будем делать?

— Что вам угодно? — дону Гусману был неприятен даже голос Леонсио после того, что только что сказала ему жена.

От дона Леонсио не укрылась неприязненная нотка в ответе брата, но он не показал вида.

— Это вы должны решить, ведь вы нас спасли.

— Я к вашим услугам, брат. Дон Диего, — обратился дон Гусман к молодому человеку, — поручаю вам вашу сестру. Ни она, ни ее ребенок не должны подвергаться ни малейшей опасности.

— Будьте спокойны, я отвечаю за нее головой. Донна Антония, прежде чем удалиться, опять обняла мужа.

— Будь осторожен, — шепнула она ему на ухо. — Дон Леонсио замыслил какое-то коварство против нас.

— Он не посмеет, — заверил ее дон Гусман. — Ступай и ни о чем не беспокойся.

Донна Антония, немного успокоившись, последовала за своим братом.

Братья остались одни. Воцарилось тягостное молчание. Дон Гусман, скрестив руки на груди и уставившись в землю, погрузился в глубокое раздумье. Дон Леонсио не сводил глаз с брата, пытаясь скрыть сардоническую улыбку. Наконец, дон Гусман поднял голову.

— Пора кончать, — сказал он. — И так уже эта история слишком затянулась.

Дон Леонсио вздрогнул, полагая, что эти слова относятся к нему, но дон Гусман продолжал:

— Прежде чем идти приступом на этих негодяев, надо предложить им сдаться.

— Что вы, брат! — воскликнул дон Леонсио. — Это же мас-горкеры.

— Тем более. Мы должны им доказать, что мы не разбойники и в отличие от них следуем воинской чести, которую они презирают и еще гордятся этим.

— Повинуюсь вам, брат, хотя убежден, что мы зря теряем драгоценное время.

Дон Леонсио велел зажечь факелы, чтобы засевшие в осаде мас-горкеры могли увидеть его, и, привязав носовой платок к своей сабле, двинулся к постоялому двору.

Увидев свет факелов, дон Торрибио понял, что противники хотят что-то ему сообщить, открыл окно и приготовился слушать. Остановившись в нескольких шагах от окна, дон Леонсио крикнул:

— Парламентер!

— Что вам нужно? — спросил поручик, небрежно облокотившись о подоконник.