Но директор был в своих взглядах непредсказуем:

— Я очень доволен! Женщина у входа в наш Центр смягчит присутствие мужчины с жёсткой должностью «охранник». У нас всё должно быть проникнуто мягкостью, нежностью. Я именуюсь директором…

Это, сознаюсь, для нас не вполне подходит: казённо звучит. Для какого-нибудь взрослого учреждения подобный чин — в самый раз! Однако, у нас ведь не учреждение, а, я бы сказал, «Храм доброты». Так что женщина у ворот — это прекрасно! — Он погулял рукою в затылке. — «Центр» тоже звучит пресно, холодновато. А назвать «храм» храмом вышестоящие начальники считают нескромным. Я же настаиваю: всё, что касается юных, требует святости, помноженной на доброту. Неофициально, про себя, упрямо именую Центр «храмом». И женщина возле мужчины-охранника у ворот «храма», — это, позволю себе повториться, то, что надо! — Он слегка понизил свой голос, тоже проникнутый нежностью: — Зарплату, к сожалению, будете получать одну на двоих… ибо должность «охранник охранника» не предусмотрена. Тут уж ничего не поделаешь. Ну, а назовём мы вас «внешней охраной». Там, в глубине, где дети, расположена основная охрана, главная.

Она вооружена. Но дети об этом не знают. Зачем их пугать?

— Неужели есть люди, которые могут нападать на детей? — задал я наивный вопрос.

— Людей таких нет. А нелюди такие, к несчастью, имеются.

… Дома жена вынула из сумочки изящного, но и угрожающего вида пистолет.

— Разве у тебя есть право на ношение…

— Игрушечного пистолета? — перебила жена. — Пусть будет… на всякий случай.

… Так как мужчиной в нашем доме была женщина, я уразумел, что и зарплатой и пистолетом (слава Богу игрушечным!) станет распоряжаться она. Это облегчало мое существование…

У ворот «храма», называвшегося Центром, мы со всеми детьми и родителями, как повелел директор, не между прочим, а нежно здоровались. Вполне проснувшиеся дети, как и сопровождавшие их папы и мамы, нам отвечали. А тех, которые проснулись не до конца, родители тихонько подталкивали — и они тоже обретали вежливость. Но лишь один из всех обучавшихся в Центре на третий день к нам вернулся. И заговорил не с дежурной корректностью, а всерьёз. Он был, мы поняли, один из немногих, кто, оставаясь ребёнком, догадывался, что миры взрослых и юных неразделимы. Что со взрослыми можно общаться «на равных»… И еще многое он понимал…

На вид ему было лет десять или одиннадцать. Жена считала, что осведомляться о возрасте нетактично.

Если речь не шла об её пациентах… Я был евреем, а она происходила из старинного дворянского рода с его представлениями о такте и этике.

Подошедший к нам мальчик, как и я, дворянином не был, — и потому в вопросах себя не стеснял.

— Вы нас охраняете?

— Вернее, мы вас встречаем, чтобы поздравить с хорошим днем, — ответила жена.

— Я понимаю: с плохими днями не поздравляют. А почему вы думаете. что каждый день выдастся хорошим?

— Мы надеемся…

— Но ведь не все надежды сбываются. А вот моя надежда сбылась… Директор сказал, что вы врач. Это правда?

— Я была врачом.

— Разве доктор может перестать быть доктором?

— Ты же видишь…

— Должность может поменяться, а профессия, мне кажется, поменяться не может.

— Тогда я врач. — Спорить с ним было глупо: в каждом вопросе таился точный ответ.

— А я как раз очень хотел тайно от мамы встретиться и посоветоваться с доктором.