ВОПРОС: Расскажите подробно о тех политических расхождениях, которые по вашим словам, привели вас к внутреннему разладу?

ОТВЕТ: Мои расхождения с партией начались еще в 1918 году, с периода Брестского мира, когда я поддался мелкобуржуазным настроениям и вместе с БУХАРИНЫМ и другими левыми коммунистами пошел против ЛЕНИНА. В силу выработавшихся у меня традиций я тогда подчинился партийной дисциплине, но так как переубежден я не был, обстоятельство это оставило во мне неприятный осадок.

Это неприятное чувство усилилось, когда меня с партийной работы, помимо моего желания перебросили на работы в ЧК, и в особенности, когда из-за конфликта с ЗИНОВЬЕВЫМ отозвали из Ленинграда в Москву, а затем послали в Ташкент, оттуда я также вместе с другими членами Турккомисии был отозван, вернее снят с работы.

К периоду профсоюзной дискуссии, выросшая на почве изложенных выше неудач, личная неудовлетворенность начала перерастать у меня в недовольство более общего порядка. В период дискуссии я стоял на позициях ЛЕНИНА, но применявшейся нами, на мой взгляд, демагогические методы борьбы отталкивали меня от нее и углубляли сложившееся у меня недовольство существующим положением.

Неизгладимое впечатление произвели на меня Кронштадские события. Я не мог помириться с мыслью, что те самые матросы, которые принимали участие в Октябрьских боях, восстали против партии и власти, и в поисках объяснения этого факта приходил к обвинению Центрального Комитета.

При внедрении Новой Экономической Политики я, несмотря на образовавшийся у меня надрыв, не выступал против этого мероприятия партии. Нутром, однако, воспринять НЭП не мог и признал его только потому, что не видел другого исхода. Обстоятельство это привело к углублению внутреннего разлада во мне и я начал отходить от партийной жизни.

Дискуссию с ТРОЦКИМ 23–24 года я воспринял уже не по партийному и, хотя не разделял взгляды ТРОЦКОГО, но был против той, на мой взгляд, излишней страстности, которая применялась в полемике против него.

Решающее влияние в дальнейшем имела смерть ЛЕНИНА. Я видел в ней гибель Революции. Завещание ЛЕНИНА, которое мне стало известно, не помню от кого, мешало мне воспринять СТАЛИНА, как вождя партии и я, не видя перспектив для Революции, ушел в мистику.

К 1926–27 году я уже отошел от партии настолько далеко, что развернувшаяся в это время борьба с троцкистами и зиновьевцами прошла мимо меня, и я в ней никакого участия не принял. Углубляясь, под влиянием БАРЧЕНКО, все больше и больше в мистику — я, в конце концов, организовал с ним масонское сообщество и вступил на путь прямой контрреволюционной деятельности.

ВОПРОС: Кто такой БАРЧЕНКО, откуда вы его знаете и каким образом он вовлек вас в масонскую организацию?

ОТВЕТ: БАРЧЕНКО Александр Васильевич, биолог, в настоящее время научный сотрудник ВИЭМ, куда я устроил его в 1935 году. Познакомили меня с БАРЧЕНКО в 1934 году приехавшие из Ленинграда б. сотрудники Ленинградской ЧК ЛЕЙСМЕЙЕР-ШВАРЦ и ВЛАДИМИРОВ. Явившись ко мне в Спец. Отдел ОГПУ в сопровождении БАРЧЕНКО, они рекомендовали мне его, как талантливого исследователя, сделавшего, имеющее чрезвычайно важное политическое значение, открытие и просили меня свести его с руководством ОГПУ с тем, чтобы реализовать его идею.

БАРЧЕНКО выдвигал теорию о том, что в доисторические времена существовало высокоразвитое, в культурном отношении, общество, которое затем погибло в результате геологических катаклизмов. Общество это было коммунистическим и находилось на более высокой стадии социального (коммунистического) и материально-технического развития, чем наше.

Остатки этого высшего общества, по словам БАРЧЕНКО, до сих пор существуют в неприступных горных районах, расположенных на стыках Индии, Тибета, Кашгаре, и Афганистане, и обладают всеми научно-техническими знаниями, которые были известны древнему обществу, так называемой «Древней Наукой», представляющей собой синтез всех научных знаний.