Существует закономерность, о которой я не подозревал: чем крупнее личность, тем она проще. Я со стороны таких людей даже чувствовал какое-то отцовское внимание и желание облегчить задачу. Тут, несомненно, проявляется черта русского характера, генетическая запрограммированность русского человека на добро, на сочувствие, на стремление прийти на помощь и щедро употребить свои силы. Бюрократизм, волокита, зловредность при решении дел, будь то они ваши личные или государственные, – явление не наше, не русское. И в этом я убедился, работая в газетах и встречаясь со множеством именитых и не совсем именитых людей. И если я в своих книгах показываю в основном положительных героев, красивых душей и телом, стремлюсь высветить в них благородство и даже величие, я в этом стремлении иду не от фантазии, а от жизни, от впечатлений, вынесенных мною из многочисленных встреч с персонажами газетных публикаций.
Газета – большой и мудрый учитель писателя; она учит не только ясности и краткости изложения, но еще и вырабатывает чувство восхищения человеком, его делами, его великой душой.
Много я написал и напечатал книг, – одних только романов десять, – но еще больше статей, корреспонденции, фельетонов, очерков, репортажей, заметок, информации и рассказов. И пусть они жили всего лишь один день и, как мотыльки, пролетев под солнцем, умерли и лежат в хранилищах старых газет и журналов. Но все они были моментами моей жизни, волновали меня, героя, о котором я писал, а может быть, хоть на одно мгновение тронули и сердце читателя. А если учесть, что тираж газеты «Известия» доходил до двенадцати миллионов, то можно себе вообразить радость автора, сумевшего тронуть сердца такой массы людей.
Артист, удачной игрой взвихривший аплодисменты, исполнен гордости за миг удачи, но какова же радость постигает журналиста, взволновавшего миллионы сердец!
Я счастлив, что испытывал в своей жизни такую радость. Я любил профессию журналиста, и она щедро меня одарила: сделала из меня человека, а затем и писателя.
А в тот день я дал Козорину новое задание, сам же сел за статью генерала.
Незаметно подошел конец рабочего дня, сотрудники отдела один за другим вышли из комнаты, а я, увлекшись статьей, забыл о Булыге, который не сдал мне работу. Поднял на него взгляд и увидел лицо, живо напомнившее мне страдальческое выражение Саши Семенова, когда он мучительно думал, что же ему делать с заметкой и какой ей дать заголовок. Булыга смотрел на меня пристально и с таким отчаянием, что я спросил:
– Что с вами?
– Статья. Мне дал ее полковник Ковалев, но я решительно не знаю, что с ней делать и зачем она?
– Давайте посмотрим вместе.
Статья была какого-то майора о каких-то полевых занятиях пехотинцев. Как ее ни читай, а понять было невозможно, чему она посвящена и что хотел сказать автор. Я тут же позвонил и этому автору, с ним договорился, что статью его мы сильно поправим, – не возражает ли он?
– Конечно, нет! Да делайте с ней что хотите! Никогда я не писал, и черт знает, как их нужно писать!
– Вы завтра вечером можете к нам подъехать? Надо будет подписать статью после правки.
– Да, конечно. В пятом часу буду у вас.
Булыгу я тоже отпустил и сел за статью майора. Сидел над ней больше часа, но тут зашел Геннадий Иванович, сказал:
– Хватит работать! Это я сижу каждый день допоздна, а тут еще и тебя запрягли.
Пригласил в Морской клуб поужинать и выпить хорошего вина. По дороге говорил:
– Эта новая твоя работа адская, полковник Ковалев каждый вечер сидел как проклятущий. Там эти два «академика» ничего не могут, он и за них лямку тянул. А тебе чтоб полегче было, я Грибову предложил поработать в отделе. А он и рад – не хочет ехать в Тимишоары.
И потом, сидя у окна Морского клуба и ожидая ужин, сказал:
– Лахно на тебя жаловался. |