|
Не скажу, что русские не замечены в неблаговидных поступках, но если они подличают или говорят то, что требуют от них хозяева, то делают это нелегко и непросто; у них в этих случаях я напряжение слышу – и в лице и в голосе. У еврея любая ложь и подлость с языка точно пушинка срывается, он даже возгорается при этом, чувствует одушевление. Русский же, если несет вам подлость, то кряхтит при этом и краснеет; сразу видно, ему нелегко, его мнет и теснит какая-то внутренняя сила, он готов тотчас провалиться в преисподнюю. Это потому, что у него совесть. Она его камнем давит, глотку сжимает – ему в этом случае говорить трудно.
Крашенная под славянку, которую привел Паустовский, вышла из института и сразу очутилась в кругу девушек. К ней слетелся почти весь женский контингент абитуриентов, но я заметил: в этом кружке не было той черненькой; она стояла поблизости от нас, привалившись к стволу тополя. Ее сразу же окружили ребята, и я вскоре потерял ее из поля зрения. Потом увидел, как она решительно вышла из кружка парней и, похоже чем-то недовольная, направилась в нашу сторону. Проходила мимо меня. Я предложил сесть на мое место. Она пристально на меня посмотрела и, улыбнувшись, поблагодарила. И села. Я подивился той безыскусственности, с которой она приняла мое приглашение. Ребята, увидев эту сцену, потеснились и освободили мне место. Мы теперь сидели с ней рядом. Я спросил: – Ну, как ваши дела? Вас уже, наверное, приняли? Она повернулась ко мне, вскинув длинные ресницы, устремив на меня детски-доверчивые глаза. – Почему?… Я только сдала документы. Я понял: сказал глупость и решил поправиться: – Девушек мало, им, говорят, делают предпочтение. – Хорошо бы, – сказала она просто, не уловив моего лукавства. – Я очень боюсь. – А я знаю, что не пройду, так и бояться нечего. – Почему же? – искренне удивилась она. – Надо верить и тогда пройдете. Непременно пройдете. Вы же взрослый! Она сказала это так простодушно, что я почувствовал себя неловко. Словами «Вы же взрослый!» она окончательно меня сразила. Обескураженный, я замолчал надолго. Но она вновь ко мне обратилась: – Когда будет первый экзамен? Я достал записную книжку и предложил ей переписать порядок сдачи всех экзаменов и собеседований. Она охотно переписала. А я поднялся и сказал ей: – Ну, ладно, до свидания. Пойду домой. Она тоже поднялась и пошла со мной к выходу. – А вы здешний, живете в Москве? – Да. А вы? Она смешалась. – Извините, вы можете не отвечать. – Никакого секрета нет. Я издалека – из латиноамериканской страны. Мой дедушка посол, и я с ним живу. Я больше ни о чем не спрашивал, и мы шли молча. А она, дойдя со мной до театра имени Пушкина, остановилась. – Ну, до свидания. Я попробую купить на вечер билет в театр. Для себя и для дедушки. Мы простились, и я отправился на автобусную остановку. С этой восточной девушкой, которая казалась даже моложе своих восемнадцати лет, я встретился через неделю, когда уже были сданы все экзамены и мы с волнением ждали собеседования: она подошла ко мне и, не здороваясь, спросила: – Как ваша фамилия? Я сказал. Она захлопала в ладоши: – Пляшите, пляшите!… – Зачем я должен плясать? – У меня для вас хорошая весть: писатель Алексей Колосов дал отличный отзыв на вашу повесть. Он так и заключил: «Повесть написана профессионально, ее можно предлагать к изданию». – А вы откуда знаете? Девушка смутилась, покраснела и закрутила головой. Я подумал: «Она еще совсем ребенок, ей, пожалуй, и шестнадцати нет». – Мой рассказ тоже к нему посылали. – Ну, и… – Одобрил. |
