– Язычник? – нахмурился князь.

– А что с того? – пожал плечами воевода. – Какое грекам дело до его веры. Говорят, Никифор Вотаниот души в Изборе не чаял, а вот с Алексеем Комниным боярин не поладил и ушел в Тмутаракань с Олегом.

О том, что в личной гвардии византийских императоров служат русы, Владимир Всеволодович конечно знал. Но до сих пор ему казалось, что греки привечают только христиан. Выходит – ошибся. И боярин Избор тому подтверждение. Немудрено, что митрополит Ефрем взбеленился. Одно дело язычник в Византии, где христианство укоренилось тысячу лет назад, и другое дело Русь, крещеная тезкой Владимира Всеволодовича чуть более века назад. Языческие обряды и в Киеве не редкость, что же говорить о глухих углах, Муроме да Ростове. Еще и тридцати лет не прошло, как киевские язычники, столкнув со стола Изяслава, пытались навязать Руси своего ставленника – Всеслава Полоцкого, про которого каждая собака в округе знала, что зачат он во время колдовского обряда и что волхвы ему ближе, чем христианские пастыри. Если бы речь шла только о власти, то, скорее всего, Владимир Всеволодович попытался бы примирить Святополка с Олегом, но в вопросах веры внук Константина Мономаха не желал уступать никому. Знал воевода Ратибор, какую струну затронуть в душе своего князя. Владимир Всеволодович не просто тверд в христианской вере, но готов жизнь отдать, только бы не допустить ее поругания. Не было на Руси князя, более непримиримо настроенного против язычников, чем Владимир Всеволодович, и Олегу Святославовичу следовало бы об этом подумать, прежде чем начинать свою игру с волхвами и ведунами.

– Где остановился Итларь со своими людьми? – строго глянул князь на Ратибора.

– У меня на подворье, – с готовностью отозвался воевода.

– Сколько их?

– Не более полусотни.

– О моем сыне Святославе не забудьте!

– Как можно, князь, – всплеснул руками Ратибор. – О княжиче вся моя печаль.

– Действуйте, бояре, – кивнул головой Владимир Всеволодович. – И да поможет вам Бог.

Бек Итларь был слишком бывалым и тертым человеком, чтобы въехать в чужой город с малой дружиной, не заручившись при этом серьезным залогом. А князь Переяславский, огорченный недавними неудачами, не нашел ничего разумнее, как отдать в заложники половцам своего сына Святослава. Половцев было не так много, не более четырех тысяч всадников на измученных долгими переходами конях. У Ратибора и Славяты сил под рукой было чуть не в полтора раза больше, тут и переяславская дружина, и киевские мечники. Митрополит Ефрем тоже не остался в стороне от благого дела и прислал на подмогу воеводам свою дружину в триста хорошо обученных и снаряженных всадников. Половцы раскинули свой стан за валом, окружавшим острог или посад, где селились ремесленники и купцы. Усадьбы бояр располагались ближе к холму, там возвышались две крепости, каменная, построенная Ефремом, и деревянная, возведенная еще при князе Всеволоде, но высотой стен не уступающая своей соседке, сооруженной хитроумными греками. Конечно, стена на городском валу была пожиже, но и она способна была выдержать натиск рати, вдесятеро больше той, что сейчас расположилась перед Переяславлем, у Кузнечных ворот. Да и не собирались половцы ее штурмовать, отлично зная, как упорны переяславцы в отстаивании своего добра. Иное дело окрестные села и деревеньки. Мирным пахарям нечего было противопоставить лихим степнякам. Они-то более всего и страдали при половецких набегах, оплачивая своими пожитками, а часто и жизнями просчеты князей и воевод.

С приворотной башни половецкий стан был как на ладони. Степняки раскинули его у самой реки, на пологом месте. Слева от стана в двух верстах темнел лес, где сейчас прятались киевские мечники, приведенные боярином Славятой.