Что ж, се ля ви. Надежды Катя не теряла, а пока, ценя свалившуюся на нее свободу, пристроилась двигать историческую науку в Эрмитаж. Однако героическое прошлое не забывалось. Оно постоянно напоминало о себе давнишней дружбой с подполковницей Астаховой, а кроме того, многолетним, вечно агонизирующим романом с Василием Петровичем Семеновым, по-простому дядей Васей. Говоря строго, никакой он был не дядя, а высокий белобрысый майор, из которого паскудная работа вытягивала все соки. А потому в постели он особо не блистал. Однако благодаря отзывчивости и по-настоящему хорошему к гражданке Петренко отношению этот изъян ему прощался. Ценился он главный образом за бескорыстный размах широкой милицейской души.

Вот и на этот раз, с трудом добившись соответствующих кондиций майорской гордости, Катерина с разочарованием уставилась в потолок, — ровно тридцать секунд, и дядя Вася, вздрогнув пару раз и хрипло застонав, придавил ее своим заметно отяжелевшим со времен их знакомства телом. Это означало, что секса больше не будет. «Ну и ладно, раньше сядешь — раньше выйдешь. Берсеньева вечером трахну». Вздохнув, она принялась выбираться из-под майора.

— Слышь, Вась, у меня вопросик к тебе один есть.

Сквозь выгоревшие занавеси в семеновскую комнатуху сочился блеклый свет быстро уходившего осеннего дня, оконные стекла дребезжали от громкого стука трамвайных колес на стыках рельсов, содрогались от надрывного рева грузовиков, — ничего не поделаешь, район такой, Охта.

Тем временем, отдышавшись, майор свесил с дивана жилистые, покрытые густым рыжим волосом ноги и, закурив «Стюардессу», по-доброму прищурился:

— Эх, Катерина. Хитра ты стала, как Лиса Патрикеевна. Я ведь и так знаю, что ты сюда не трахаться пришла. Ну, не тяни кота за хвост, излагай.

— Когда водогрей почините? Ни умыться, ни подмыться… — Катя с неудовольствием воспользовалась полотенцем и начала натягивать башуровский подарок.

Горячей воды в майорской коммуналке не было уже полгода.

— Скажи спасибо, что сортир работает. — Затушив окурок, дядя Вася подкрался к ней сзади и крепко стиснул за соблазнительные выпуклости. — Ох, не отпускал бы от себя ни на шаг! Так бы и сожрал тебя, Катька, без соли и майонеза!

— Не советую, подавишься. — Она хихикнула и, по-хозяйски воткнув в розетку электрический чайник, принялась рассказывать странную историю о Мишане Берсеньеве, которого по возвращении из Амстердама словно подменили.

— Ладно, не переживай, изменщица, будет тебе полная ясность. — Дядя Вася вытащил из ящика стола надорванную пачку с пакетиками «Липтона», печенье и бутылку «Спецназа». — Будешь?

— Не-а, я за рулем. — Катя с сожалением вздохнула и, допив чай, начала прощаться. — Так я завтра позвоню, Василий Петрович? — Она встала из-за стола и, обняв его со спины — томно, обволакивающе, — звонко чмокнула в левое ухо. — Где-нибудь после обеда?

— Угу. — Дядя Вася зажевывал водку печеньем, боясь от избытка чувств подавиться. — Позвони. Нароем на твоего хахаля с три короба.

Когда Катерина ушла, майор убрал водку подальше в стол, закурил опять, налил себе чаю. Это в койке у него получалось не очень, зато опером он был поимистым, с мертвой хваткой. Голова у него по жизни работала гораздо лучше, чем мужское достоинство.

Служил дядя Вася в «следячем выделе» лет надцать уже. Давно переболел заразной милицейской хворью, когда поначалу все кажутся преступниками, а затем, наоборот, становится привычным и родным мир уголовников.