— А это что?

Льюи наслаждался мелькавшими картинками, обняв ладонями кружку «Сиськи наголо» с чаем, хотя вряд ли дегустаторы Восточно-Индийской компании признали бы эту вязкую темную жидкость за чай, и жадно рассматривая бюсты всех проходивших мимо женщин в возрасте от семнадцати до шестидесяти.

— Значит, Потрошитель добрался до бедняги Милроя.

Первая половина кремационного свидетельства заполнялась дежурным врачом, присутствовавшим при кончине того или иного бедолаги. Как правило, дежурными были начинающие медики, что приводило к неразберихе в формулировках, и это конкретное свидетельство ничем не отличалось от предыдущих. Поэтому Айзенменгеру постоянно приходилось преодолевать в себе изумление от того, что интеллигентные люди могут проявлять такую глупость.

— Значит, насколько я понимаю, Мартин Пендред просто убирает тех, кто ему каким бы то ни было образом досадил, — заметил он.

Льюи рассмеялся:

— Ну, у Милроя были все возможности ему досадить. Он же на всех плевал.

— Да, характер у него был несносный…

Льюи оторвал взгляд от бюста восьмого размера и устало пояснил:

— Я же говорил вам, что он был редкостной скотиной. Вообразил себе, что его все ненавидят, и сам возненавидел весь мир. Он ненавидел вас, меня, да каждого встречного.

— Неужто он был настолько неприятным человеком? — с деланным недоверием осведомился Айзенменгер.

Льюи чуть не расхохотался.

— А то нет! После того как его жена решила, что у его друга член больше, его волновало только одно — как бы отомстить этому миру, который так плохо с ним обошелся. А на кого изливать свою злость, ему было совершенно все равно. Если бы вы здесь поработали подольше, он и за вас взялся бы.

— Но я думал, что уж доктор Людвиг ничем не заслужил его ненависти. — На взгляд Айзенменгера, тот в наименьшей степени мог вызвать неприязнь Уилсона Милроя.

Льюи пожал плечами:

— У Людвига и без Милроя жизнь не сахар. Если то, что говорят, правда, ему остались считаные дни.

— То есть?

Льюи стряхнул с печенья заварной крем.

— Недели не проходит, чтобы он чего-нибудь не напортачил. Когда он удосуживается спуститься сюда, мне его приходится водить чуть ли не за руку, указывая то на легочную эмболию, то на перитонит, которые он норовит пропустить.

— Значит, о нем никто не будет особенно сожалеть?

Льюи доел печенье.

— Я, по крайней мере, нет. Старый говнюк никогда не платил мне за свои кремации.

— Не волнуйся, — пообещал Айзенменгер, уловив намек. — Я прослежу за тем, чтобы твои труды были оплачены.

Льюи кивнул с довольным видом.

— И я не могу себе представить, чтобы у Милроя были какие-нибудь разногласия с Викторией Бенс-Джонс, — добавил Айзенменгер, когда Льюи уже вставал из-за стола.

Льюи снова уставился на вереницу женщин, не подозревавших о том, что он за ними наблюдает.

— Напрасно, — пробормотал он и, обернувшись, посмотрел на Айзенменгера. — Более того, он ненавидел ее больше всех.

— Правда?

— Да. И по какой-то неизвестной мне причине делал все возможное, чтобы ее уничтожить.

Фишер заказал за свой счет последний круг выпивки, и поэтому коллеги были настроены к нему вполне благосклонно, а это означало, что в течение некоторого времени они не будут над ним издеваться и поносить его.