Джеффри Бенс-Джонс возвращался с ежемесячного собрания Совета попечителей, когда его встретили Райт и Фишер, стоявшие в коридоре административного корпуса перед его кабинетом. Время было уже позднее, а потому он был избавлен от присутствия коллег и секретарш. Заявление сержанта о том, что это задержание не является официальным арестом, не вызывало у начмеда особого восторга, ибо, похоже, он не видел разницы между первым и вторым.

— Это просто возмутительно!

Однако это восклицание — щит достоинства, призванный оградить от позора, — тут же разбилось о неумолимость Райта.

— Вполне возможно, сэр, — ответил он с полуизвиняющейся-полувоинственной улыбкой. — Однако если вы откажетесь сотрудничать, боюсь, я буду вынужден принять более официальные меры.

Бенс-Джонс уловил намек, однако продолжил свои жалобы, сопровождавшиеся все возраставшим сарказмом. Райт не без интереса отметил, что Бенс-Джонс спросил о причине своего задержания, когда они уже ехали в машине к полицейскому участку. Однако Райт, сидевший на переднем пассажирском месте, ничего не ответил, сохраняя бесстрастное выражение лица и не сводя глаз с дороги.

В участке Бенс-Джонса отвели в ту же комнату для допросов, стены которой не так давно были свидетелями колыбельных причитаний Мартина Пендреда. Там Бенс-Джонс провел два часа в нараставшем напряжении, временами перемежавшемся приступами тоски и раздражения. Мишенью его бессильной ярости стал Ньюман, бесстрастно стоявший у двери. Однако тот уже привык к подобному поведению — единственная разница заключалась в том, что обычно задержанные не стеснялись в выражениях и пользовались менее утонченной лексикой, так что его невозмутимости могли бы позавидовать стоики.

Наконец появились Гомер и Райт, и Ньюман смог удалиться в ресторан. В течение первых нескольких минут они вообще не обращали внимания на Бенс-Джонса: Райт устанавливал звукозаписывающую аппаратуру, а Гомер стоял, прислонившись к стене под окном. Затем Райт кивнул своему начальнику, и Гомер уселся перед Бенс-Джонсом и уже открыл было рот, но тот успел перехватить инициативу:

— Могу я поинтересоваться, что здесь происходит?

Однако этот превентивный удар не попал в цель. Простуженный Райт чихнул, а Гомер просто тяжело вздохнул:

— Ваша жена сделала заявление.

Бенс-Джонсу никогда бы в голову не пришло, что именно это стало поводом его встречи с полицией.

— Что?

Гомеру совсем не хотелось, чтобы убийцей оказался Бенс-Джонс, более того, он противился этой мысли всеми силами души, но в этот момент он не мог не признать, что невиновным считать его не сможет. Совершенно очевидно, что он был виновен, и его вина, судя по всему, была нешуточной.

— Ваша жена сделала заявление, — повторил Гомер. — Относительно убийств Дженни Мюир, Патрика Уилмса и Уилсона Милроя.

— Заявление?

Вопрос был задан таким тоном, словно Бенс-Джонса не столько интересовали подробности, сколько он хотел затянуть процедуру. Гомер разглядел расчет за толстыми стеклами очков начмеда, расчет, который он уже неоднократно видел в глазах тысяч подозреваемых.

— Вот именно. Она признала свою вину.

Бенс-Джонс тут же ухватился за эту ниточку.

— В совершении убийств? — Он изменил позу и изобразил крайнее изумление.

Гомер кивнул.

— Но это же глупость! — вскрикнул он, сопроводив свое восклицание легким смешком, словно намереваясь показать, что теперь ему все стало понятно. — Неужели вы всерьез верите тому, что Виктория была замешана в этих… в этих ужасных убийствах?

Райт по достоинству оценил эту легкую заминку.

— Я обязан серьезно относиться к ее заявлению до тех пор, пока нам не удастся доказать обратного, — пожал плечами Гомер.