Надо сказать несколько слов о тех мрачных историях, что мы слышали, когда впервые побывали на «Левиафане». Все они были досужим вымыслом, пущенным в ход матросами для того, чтобы отпугнуть нас и вынудить капитана, нуждавшегося в пополнении экипажа, подольше пробыть в приятной гавани.

В следующий раз, когда вайньярдец появился на берегу, мы поспешили попасться ему на глаза. Услышав о нашем желании отправиться с ним в море, он захотел узнать, кто мы такие и, прежде всего, откуда мы родом. Мы сказали, что некоторое время назад покинули на Таити китобойное судно и с тех пор работали — самым похвальным образом — на плантации. Что до нашей родины, то моряки не имеют национальности, но если на то пошло, то мы оба янки. К последнему утверждению капитан отнесся весьма недоверчиво и откровенно сказал нам, что, по его глубокому убеждению, мы оба из Сиднея.

К сведению читателей, капитаны американских кораблей, плавающих в Тихом океане, пуще огня боятся сиднейских молодчиков, которые, говоря по правде, повсюду пользуются чрезвычайно плохой славой. Если на борту какого-нибудь судна в Южных морях вспыхивает мятеж, то зачинщиком в девяноста случаях из ста бывает матрос из Сиднея. На берегу эти ребята также ведут себя очень буйно.

Именно поэтому мы старались скрыть то обстоятельство, что состояли когда-то в экипаже «Джулии», хотя мне и претило такое отречение от нашего смелого суденышка. По той же причине доктор неправильно указывал место своего рождения.

К несчастью, одна часть нашего одеяния — подаренные Арфрети синие куртки — была признана косвенной уликой против нас. Ибо, как это ни странно, американского моряка обычно узнают по красной куртке, а английского по синей — в противоположность цвету национальных флагов. Капитан указал нам на это обстоятельство, и мы поспешили объяснить подобную странность. Но тщетно; он, по-видимому, был решительно предубежден против нас и в особенности к доктору относился крайне недоверчиво.

Желая придать больше достоверности утверждениям последнего, я как бы между прочим упомянул, что в Кентукки много высоких людей, но тут наш вайньярдец внезапно повернул прочь и не пожелал больше ничего слушать. Совершенно очевидно, он считал Долговязого Духа исключительно подозрительной личностью.

Поняв это, я решил испробовать, не поможет ли делу свидание с глазу на глаз. И вот как-то днем я застал капитана, когда он курил трубку в доме одного представительного старого туземца — некоего Маи-Маи, который за умеренную плату угощал по-партувайски знатных иностранцев.

Его гость только что плотно пообедал жареной свининой и пудингом из таро; остатки обеда еще не были убраны. На циновке валялись также две бутылки с отбитыми горлышками, от которых шел спиртной дух. Все это казалось обнадеживающим, ибо после хорошего обеда человек приходит в благодушное, дружелюбное настроение и легко поддается уговорам. В таком состоянии во всяком случае я застал благородного вайньярдца.

Для начала я сказал, что пришел к нему с целью вывести его из заблуждения относительно того, откуда я родом: я, хвала небу, американец и хочу убедить его в этом.

Капитан некоторое время пристально смотрел мне в глаза, обнаружив при этом явную нетвердость взгляда, а затем попросил меня вытянуть руку. Я исполнил его желание, недоумевая, какое отношение имеет эта полезная конечность к данному вопросу.

Он положил на несколько мгновений пальцы мне на запястье, а затем, вскочив на ноги, с жаром заявил, что я янки каждым биением моего пульса!

— Эй, Маи-Маи! — воскликнул он, — еще бутылку!

Когда она появилась, капитан одним ударом ножа быстро обезглавил ее и велел мне осушить до дна. Затем он сказал, что если я на следующее утро явлюсь к нему на «Левиафан», судовой договор будет ждать меня в каюте на столе.