Участок возле дороги был огорожен низким каменным забором грубой кладки, а позади на верхнем краю склона стояла большая туземная хижина овальной формы с ослепительно белой тростниковой крышей.

— Калабуса! Калабуса беретани! (английская тюрьма) — крикнул наш провожатый, указывая на здание.

Так оно называлось в отличие от подобных же учреждений в деревне Папеэте и ее окрестностях, потому что в течение последних нескольких месяцев консул приспособил его в качестве места заключения для проштрафившихся матросов с английских судов.

Несмотря на романтический вид, здание при ближайшем знакомстве оказалось очень мало пригодным для жилья. Коротко говоря, это был просто недавно построенный и еще не законченный остов, со всех сторон открытый ветру. Тут и там, даже под крышей, пучками росла трава. Единственной мебелью были «колодки» — неуклюжая махина для предупреждения побега, которая, насколько мне известно, в большинстве стран уже вышла из моды. Она сохранилась, однако, у испанцев в Южной Америке; оттуда таитяне, по-видимому, и позаимствовали это приспособление, так же как и название, которым они обозначают все места, где содержатся заключенные.

Колодки представляли собой не что иное, как два толстых деревянных бруса длиной футов в двадцать и совершенно одинаковых. Один лежал на земле, а второй клался сверху; в обоих через равные промежутки имелись совпадавшие между собой полукруглые вырезы, назначение которых было понятно с первого взгляда.

Тем временем наш провожатый сообщил, что его зовут «капин Боб» (капитан Боб); он оказался милейшим и добродушнейшим созданием. Это имя ему очень подходило. С самого начала старик нам так понравился, что мы с радостью признали его своим начальником.

Когда мы вошли в помещение, он заставил нас натаскать охапки сухих листьев и устроить из них ложе позади колодок. Затем ствол небольшой кокосовой пальмы пристроили в качестве изголовья — довольно жесткого, но туземцы к такому привыкли. Вместо подушки они пользуются чуркой с выдолбленным в ней углублением, стоящей на четырех низких ножках — чем-то вроде скамеечки для головы.

Закончив все приготовления, капитан Боб приступил к «устройству» нас на ночь. Верхний брус с одного конца приподняли и уложили нас так, что лодыжки очутились в полукруглых выемках нижнего бруса, после чего верхний опустили; наконец, оба бруса скрепили, надев на них по краям старые железные кольца. Все эти манипуляции совершались под громкий смех туземцев и немало позабавили даже нас.

Капитан Боб принялся хлопотать, как старая бабушка, укладывающая детей спать. Принесли корзину печеного «таро», или индийской репы, и нам всем дали по штуке. Затем на всю компанию натянули покрывало из грубой коричневой таппы, и после всяческих увещеваний, чтобы мы «мои-мои» и были «маитаи» — иначе говоря, засыпали и были хорошими ребятами, нас, уложенных в постель и заботливо покрытых одеялом, предоставили самим себе.

Сразу же начались оживленные толки относительно того, что нас ожидает; лишь доктор и я (мы лежали рядом), считая, что наше положение располагает скорее к раздумью, чем к разговорам, хранили молчание. Вскоре и остальные приумолкли и, усталые от беспокойных дней, проведенных на фрегате, крепко заснули.

Очнувшись от мыслей, перескакивавших с одного на другое, я слегка ущипнул доктора, но он спал и, решив последовать его примеру, я больше не тревожил его.

Не знаю, как другим, но мне заснуть оказалось очень трудно. Сознание, что нога пригвождена и невозможно переложить ее в какое-нибудь другое место, было очень неприятно.

Но это еще не все: вы могли лежать только на спине, если, конечно, нога у вас в лодыжке не вращается, как на шарнире. Не приходится удивляться, что когда я погрузился в дремоту, от такого неудобного положения мне привиделся кошмар.