Простые смертные находились тут же: Лёка расставлял тарелки на столе, Ростик и Шило возились с камином, который никак не хотел разгораться, Маш сидела в кресле с уже привычным бокалом в руках, а Миш маячил у нее за спиной. Не хватало только Таты.

Появление питерской кузины немного подкорректировало физиономии полубогов: на кукольное личико Али взбежала улыбка, которую можно было даже назвать дружелюбной.

– Вот и ты! – сказала она, стремительно двинувшись в сторону Полины и раскрыв объятья. – Я рада. Давно слежу за твоими публикациями.

Стоило начинающей актрисе произнести это, как Маш захохотала.

– Ну надо же! Хоть кто-то удостоился благосклонности нашей местечковой Мэрилин!

– Заткнись, – поморщившись, бросила Аля на ходу.

Ее жеманный поцелуй застыл в сантиметре от Полининой щеки – сначала одной, потом другой. Очень по-европейски, отметила про себя Полина, никаких троекратных русских лобызаний. Очень по-европейски, очень по-светски на лицо Али наложен безупречный макияж, брючный костюм безупречно сидит на безупречной фигуре, она – не что иное, как целевая аудитория госпожи Кирсановой. Для таких, как Аля, кропает она свои глянцевые колонки; для тех, кто мечтает стать такими. Единственное, что мешает целостному восприятию, – воспоминание о снимке из альбома. Никаких сомнений быть не может: жертва удушения и девушка, что только что поцеловала Полину, – одно и то же лицо.

– А я не знала, что у нас великосветская вечеринка, – все не могла уняться Маш. – Пойти, что ли, переодеться в платье для коктейля?

– На твоем месте я бы так откровенно не завидовала чужой молодости и красоте, – процедила Аля.

– И успеху, – добавил Никита, приблизившись к Полине и поцеловав ей руку.

Теперь они стояли рядом, трое успешных и молодых людей. А кресло, оккупированное неудачниками МашМишем, отодвинулось сразу на несколько тысяч километров – в бибиревский панельный ад. А камин с Ростиком и Шилом уплыл еще дальше, к дикому Белому морю, где хорошо себя чувствуют лишь беспривязные любители экстрима.

– Ты здорово изменился, – сказала Полина.

– Это было несложно, – Никита улыбнулся, продемонстрировав ослепительно белые зубы. – Когда мы виделись в последний раз, мне едва стукнуло четыре года.

– И ты был дурацким бессмысленным толстяком, – похоже, Маш доставляло удовольствие задирать младших родственников. – Мне кажется, ты и сейчас такой же дурацкий бессмысленный толстяк.

Улыбка кинобратца стала еще шире. Намертво прибитая, на совесть зацементированная, она единственная удерживала каркас лица от распада на отдельные, снедаемые злобой куски. Глаза Никиты ненавидели Маш, его раздувшиеся ноздри ненавидели Маш, даже брови свело в одну линию от ненависти.

– Не обращай внимания, – шепнул он Полине. – По этой ничтожной суке давно плачет дурдом. Надеюсь, рано или поздно она там окажется.

– У вас здесь весело.

– Обхохочешься.

Неуклюжие и довольно предсказуемые шпильки Маш могут вызвать неприязнь или досаду, но ненависть… Это слишком сильное чувство, его нельзя расходовать на пустяки. Что же такого должна была совершить несчастная алкоголичка, чтобы вызвать демонов вражды из преисподней? Одним воспоминанием о пухлом детстве здесь не отделаешься. Требуются вещи посвежее.

– Прошу тебя, Гулька, – Аля ухватила брата за рукав. – Не заводись. Ты же знаешь, чем это обычно заканчивается.

– Чем? – осторожно спросила Полина.

– Ничем хорошим. Вчера чуть до драки не дошло.